Надежда Мамаева - Ловец [СИ]

Смерила громилу взглядом. Мокрый до нитки, как и я. Напрягла память и вспомнила: это его перекошенную рожу я видела, когда мы сигали через барьер. Похоже, передо мной маг, но сдается, он не заканчивал даже начальной школы для чародеев. С другой стороны, если сумел удержать течение, значит, уровень явно не штилевика… Неужели дикий?

— Что именно? — я посмотрела на него в упор.

Страх остался по ту сторону барьера. Инстинкт самосохранения самоубился еще тогда, когда я согласилась участвовать в гонках, зато адреналин бурлил в крови взбесившимся гейзером.

— Я смотрю, ты с напарником своим на ножи встала, — глубокомысленно начал он.

— И? — вздернула бровь.

Понять, к чему мужик клонит, было не сложно, но я не собиралась облегчать ему задачу.

— Зря он такого сильного огневика обидел. Небось, меньше половины пообещал? — меж тем начал вести деловые переговоры здоровяк.

Я лишь вздохнула и мысленно досчитала до пяти. Эту махину просто так не вырубить, разве что магией в лоб зазвездить, и то не факт. А судя по решительному виду мужика, тот задался целью провести дипломатические переговоры до победного заключения двусторонних соглашений.

— Видел, как ты сварила Черепа. Впечатляет. Не хочешь со мной в связке быть, раз уж этот хлюпик не у дел?

Я уже про себя составила заковыристый маршрут и собралась его озвучить, когда из-за спины донеслось:

— Чокнутая со мной. Такие выяснения отношений в нашей связке в порядке вещей. Просто она — горячая штучка.

Меня тут же нахально приобняли за талию, а в ухо серьезным, ничуть не подходящим к развязным манерам, тоном прошептали: «Уходим, живо! Сейчас облава начнется».

Сколь бы матерные чувства я не испытывала к Климу, но разум все же возобладал.

Я кивнула, подтверждая слова «напарничка».

Громила нахмурился, но, отойдя с дороги, веско бросил:

— Но, Чокнутая, если надумаешь, Сивый будет ждать.

Прозвище громиле шло. Да какой шло, оно летело к нему навстречу со скоростью пули, чтобы впечататься намертво этому седому бугаю с двумя косицами и руками, которые я обхватить могла бы разве что двумя своими ладонями.

Угукнула в ответ, когда Клим буксиром уже тащил меня куда-то за угол. А потом по ушам ударила сирена. Законники.

Убегали мы, как выразился Клим, по всем законам кулинарного жанра: закладывая кренделя, усиленно шевеля булками, кроша батон на попадающихся под ноги крыс, и всей душой не желая сушить сухарей.

Наконец, когда в одной из подворотен мы буквально влипли в стену, а патруль пронесся мимо, «напарничек», тяжело дыша, уточнил:

— Больше бить не будешь?

Я так же, выплевывая воздух, заверила:

— Буду, дай того, отдышаться…

— А…. ну давай это, отдышивайся и поговорим.

С этими словами он согнулся и упер руки в колени. Я последовала его примеру. Так мы и стояли, сопя и пытаясь выровнять дыханье, а потом, неожиданно, кажется, даже для самого себя, Клим выдал:

— Извини, что не предупредил. Но иначе бы ты струсила. А мне нужна была связка.

— А жизнь твоя, тебе, значит, не нужна?

Вода капала с подола юбки, в то время как спина была сырая уже от пота.

— Ты о том, что случилось на гонках? Но это их неотъемлемая часть.

— Смерть всегда неотделима от жизни, но глупая смерть забирает с собой еще и часть того времени, что отведено твоим близким.

Клим задумался, и мне пришлось пояснить:

— А ты вообще задумывался, что будет после того, как ты погибнешь на одном из таких заплывов? Тебе-то будет хорошо, в гробу удобно, тапочки опять же белые, мягкие, не жмут. Учебой никто не досаждает. А вот твои родители? Мать только-только оправилась от болезни… Да она же от горя в могилу в тот же год, вслед за тобой, уйдет.

— Вот ты сейчас говоришь, а я вижу брата, — Клим скривился. Видимо, не впервой слышать подобное. И его это раздражало вдвойне, потому что правда.

— Да хоть тварей лабиринта видь, — брякнула в сердцах. — Но даже они до такого пустоголового не достучаться.

— А тебе-то откуда знать, что да как там, в лабиринте. Ты же не умирала! — ощетинился парень.

— Представь себе, умирала. И в лабиринте была, — я не стала уточнять, что эти два события прошли по разным сметам моей жизни.

Зато Клим впечатлился. Его хватило даже на целую минуту молчания.

— И каково это? Умереть, — наконец разродится вопросом он.

— Каково видеть оторванную руку, сжимающую твою дамскую сумочку, чувствовать запах сожжённых кишок и ощущать, что реальность накрепко перемешалась с бредом? Я бы тебе с удовольствием это показала, если бы могла.

Клим сглотнул.

— Ты сейчас думаешь, что смерть никогда тебя не заденет. Только пойми, что тех, кто так считает, она целует первыми и взасос. Знаешь, если ты сдохнешь, мне тебя будет не жаль. Мне будет жаль твоего брата и твоих родителей, которые будут убиваться. А тебя — тебя нет. Таким, как ты, оценивающим даже не свою жизнь, а годы счастья близких в десять талеров, в мир сумрака прямая дорога.

«Напарничек», не ожидавший от меня таких слов, замер, а я же, высказав все, что копилось на душе, выглянула из-за угла. Патруль уже давно ушел, и переулок был пуст.

— Можно выходить, — сообщила я.

Клим, ставший поразительно молчаливым, вышел из укрытия, и мы двинулись в сторону пирса. Он не пытался заговорить, я тоже не жаждала блистать красноречием. Оттого, даже сев в батискаф, мы не перемолвлюсь и парой слов.

Расстались тоже не прощаясь. Я слишком устала ото всего, и не придала этому особого значения. Единственным моим желанием было добраться до дома Фло. Осуществить мне его удалось лишь ближе к полуночи, когда все спали. Даже на кухне свет не горел.

Я на цыпочках прокралась в каморку, быстро разделась и легла на ставший уже родным топчан, еще не зная, какие потрясения меня ждут утром.

— Да спит она, — нет ничего более громкого, чем ребенок, который старается говорить тихо, но периодически об этом самом «тихо» забывает.

— Да не, вон уже просыпается.

— А я тебе говорю, что дрыхнет.

— Уже не сплю. Потому как вы, два мелких некроманта, способны даже столетний скелет поднять.

Тим и Том дружно хихикнули, польщенные комплиментом, а потом, на манер двух снарядов, десантировались на мой топчан.

Постелетрясение было недолгим, но выбило из меня остатки сна. А эти два партизана, уставившись на меня пытливыми взглядами, хором потребовали:

— Рассказывай!

— А то мы применим пытки.

— Какие? — мне даже стало любопытно.

— Щекотку.

— У меня протухшая медуза в банке есть.

Начали они наперебой, чем заставили меня улыбнуться. И тут из-за занавески донеслось раскатистое:

— Проснулась? Иди завтракать.

Пацаны разом сникли, а я, шикнув на них, чтобы отвернулись, натянула платье и потопала в кухню на расправу. Меня не было почти двое суток. В прежние времена маменька, узнав о таком поведении, закатила бы форменную истерику с увещеваниями, что я позор рода, воспитанные леди себе такого никогда не позволяют и все в таком же духе. Родительница пренепременно предала бы меня анафеме и показательно слегла бы в постель с мигренью.