Свати Тирдхала - Полночный тигр [litres]

Девчонка с легкой улыбкой полюбовалась затейливыми серьгами, затем взяла в руки изысканное рубиновое ожерелье.

Эша придвинулась ближе, выжидая и наблюдая.

Ее цель как раз обернулась что-то сказать продавцу, как Эшу оттолкнул огромный мужчина, заслонив собой всю сцену. Эша свирепо уставилась на его волосатую спину, сопротивляясь желанию ткнуть в нее клинком.

Внезапно на прилавок с украшениями налетели сразу четыре женщины разных возрастов: они перебирали, примеряли, хватали инкрустированные рубинами браслеты и сапфировые серьги, щебеча о предстоящей свадьбе, как стая попугаев на дереве. Эша извернулась, чтобы не потерять цель из виду окончательно.

Девушка вложила что-то продавцу в руки и отправилась дальше, один раз оглянувшись на шумную семейку.

Эша резво кинулась следом, обойдя стайку женщин у прилавка и выхватывая в толпе то край уттарьи, то профиль. Теперь девушка пробивалась сквозь толпу с гораздо большей скоростью. Текли минуты, толпа разрасталась, аромат жареных джалеби и скидки на покупки манили все сильнее.

Они покинули крытую часть базара, снова оказавшись под небом. Эша прибавила шагу, толкаясь и извиняясь на ходу с приятной улыбкой. Она рано выучилась тому, что больше всего путей открывает именно улыбка.

Отовсюду зазывали лавочники, становясь все нахрапистей по мере того, как Эша глубже уходила в ряды с товарами для дома и едой. Несмотря на ворчание в животе, она игнорировала лавину восхитительных запахов.

Сначала дело, потом еда. Что-то вроде награды за миссию.

Обезьянка, которая ловко танцевала в джутовой шапке с медными сагатами, собрала множество зрителей [9] Сагаты, или напальчиковые тарелочки, – маленькие металлические литавры, которые надевают на большой и средний палец каждой руки танцовщицы в Индии, Египте и других странах Востока. В данном случае обезьянка передразнивает танец живота. . Люди столпились вокруг нее, освободив проходы, и Эша смогла проскочить вплотную к девушке, а затем проследовать за ней по маленькой аллее.

Она намеренно столкнулась с целью и легко коснулась рукой ее спины, готовясь вытащить меч.

Девушка вздрогнула и обернулась.

– Крайне сожалею, эменди. – Эша указала на край своих вышитых бисером сандалий. – Похоже, бусинки зацепились. Не могли бы вы помочь мне их отцепить? Сами знаете, от этой новой моды одни проблемы.

Девушка выглядела моложе, чем Эша. Поразительно.

Эша тут же скрыла удивление и улыбнулась собеседнице. Хрупкая, большеглазая, наполовину еще ребенок с виду, девушка казалась слегка озадаченной, но с круглого личика пропало напряженное выражение.

– Конечно.

Девчонка встала на колени и потянулась к сандалии Эши.

Как только она склонила голову, Эша толкнула ее в полутьму переулка. Она обернула тонкий кончик меча вокруг шеи девчонки и сдвинулась вперед, чтобы спрятать цель от прохожих за каскадами уттарьи.

– У тебя примерно минута, чтобы объяснить, отчего ты нас предала, – прошептала Эша.

– Что-о? – Девчонка взметнула вверх карие глаза, широко распахнутые от удивления и ужаса, и увидела ледяной взгляд Эши и меч, готовый ее задушить. – Гадюка, – с запинкой произнесла она.

Эша ухмыльнулась – точнее, оскалила зубы.

– Тогда ты знаешь, что я не играю в игры. Скажи то, что я хочу знать, и, возможно, я позволю тебе жить.

– Не понимаю, что вы хо…

– Я бы поостереглась лгать, – выдавила Эша, кипя от ярости. – Ты уехала из Гвали, ничего не сказав товарищам из Клинков, расспрашиваешь о возможности нанять караван, трясешь большим кошельком золота. Или ты просто решила действовать самостоятельно? Знаешь, я понимаю твое желание убить генерала, но подставлять меня как-то чересчур.

Лицо девчонки начало терять краски, она отчаянно вцепилась в руки Эши.

– Хм, похоже, сотрудничать ты не собираешься. – Она ослабила хватку меча ровно настолько, чтобы заработали голосовые связки цели. – Но я дам тебе еще один шанс.

– Это… не то… что… вы думаете, – сумела выдавить девчонка.

Из ее горла рвалось бульканье, но любой звук перехватывало кольцо стали.

Эша сделала паузу и придвинулась ближе, глядя в упор.

– Далия, – сказала девчонка натянутым голосом, произнося слово по слогам. Эша резко взглянула на предательницу, ее разум бешено заработал, выискивая связь между этим именем и убийством генерала. – Моя Далия.

– Что ты сказала?

– Далия, – снова прошептала она и вытянула пальцы по направлению к сумке. Эша схватила сумку и вытащила оттуда рубиновое ожерелье и записку.

Любовное письмо, написанное энергичными каракулями, с согласием на совместный побег и подписью – Далия.

Да смилуется над ними Лунный владыка.

Девчонка влюблена. Ее звали Тана, и она не бежала, предав Клинков, она бежала к жизни для себя и возлюбленной. Если она способна на такую любовь, Эша не встанет у нее на пути, невзирая на прошлые поступки этой девчушки.

Эша взглянула на нее, чтобы высказать все это и извиниться.

Внезапно Тана обмякла. Эша быстро убрала меч с ее горла и встряхнула девушку, чтобы привести в чувство.

Но та по-прежнему неподвижно лежала у стены.

Эша выругалась.

Кунал медленно шел по суетливым улицам базара, высматривая любые странности, но в основном наслаждаясь толчеей.

Последние несколько часов он провел, расспрашивая горожан. Он показывал им рисунок с Эшей, рассказывая, что ищет невесту, которая струсила перед свадьбой и сбежала. Действовала эта историйка на удивление хорошо. Многие были не против поговорить, однако новых зацепок Кунал так и не получил.

Единственный раз он отвлекся от преследования Эши, чтобы прочитать записку от Алока, которую утром принес ястреб. Ответ Алока приободрил его не только благодаря юмору письма, но и потому, что оно развеяло его одиночество. У Кунала оставался друг и союзник, пусть и далеко.

«Кунал,

надо было бы проклясть тебя на веки вечные за то, что ты пишешь так редко.

Даже Лакш успел отчитаться раньше. Что касается новостей…»

Алок рассказал ему о разладе между Вардааном и аристократией. Вардаан начал раздаривать деньги и земли, причем зачастую именно те, которыми уже владели благородные дома, впавшие в немилость. Одним из жертв этого передела стал низший благородный дом Балода, откуда вышел Ракеш. Кунал отметил этот факт, чтобы обдумать позднее.

А сейчас он осматривался.

Он мог бы ходить здесь часами, наблюдая и изучая людей, мысленно делая наброски смеющихся глаз, морщинистых лиц, пестрых одежд. У него чесались руки, так хотелось порисовать на холсте. Он долгие годы не брался за кисть, только быстрые наброски углем и мелом, которые можно так же быстро спрятать и выбросить. Как настаивал дядя, эту часть души он должен оставить в прошлом. Портрет Эши стал первой за много лун работой, которую он показывал людям.