Урсула Ле Гуин - Всегда возвращаясь домой

ПУМА:

— Я — та единственная, Что проходит насквозь.

ХОР:

— Она — единственная, Кто проходит насквозь.

Она есть сон.

До твоего прихода Она была всегда.

Она твое дитя.

ПУТЕШЕСТВЕННИК:

— Пусть подождет родиться, раз так, ибо эти двое должны жить.

Пума отступает назад, за спины хористов, и уходит вправо. Пока Путешественник рассказывает свою историю, двое танцоров пантомимой изображают ее сюжет.

ПУТЕШЕСТВЕННИК:

— Они не знали этой пумы. И сами не были пумами. Они были всеми существами, всеми народами, кроме народа Пумы. Они были существами женского пола, порожденными огнем, бушующим под корнями Горы в немыслимых глубинах, и мужскими особями были они, порожденными водой из глубинных ключей, что бьют под Горой. И мужские и женские существа были живые, они пришли вместе, кто ж их разделит? Она ложится с ним, а он с нею, она отдается ему, он ею овладевает, и в тот же миг они умирают. Их смерть стала светящимся белым облаком, туманом, что окутал луг и затопил Долину. Это в свой дом вошел Молчаливый, вернулся в свой дом белого безмолвия.

Пума выходит вперед и танцует, пока танцоры Огня и Воды лежат без движения, как мертвые, внутри полукруга, образованного участниками хора.

ПУМА:

— Дети мои, я скорблю, Отец мой, я скорблю, Мать моя, я скорблю, О вашей смерти скорблю!

Живите снова, вернитесь!

О, изменитесь! О, превратитесь!

Оба танцора поднимаются и танцуют вместе с Пумой, изображая в танце то, о чем рассказал Путешественник.

ПУТЕШЕСТВЕННИК:

— Из середины луга вдруг вырвался столб пара, светящихся испарений. Из тумана, из дымки туманной вырвался он, взлетая выше, чем перистые травы, чем даже ивы, и светясь на солнце.

ХОР:

— Хвавгепрагу, Прагу, прагу.

(Сиянье солнца, Сиянье, сиянье.) ПУТЕШЕСТВЕННИК:

— Столб огненной воды снова опал, уронив свои перистые струи в водоем среди высоких трав, и затих. Но стоило Пуме обернуться, стоило ей вздохнуть, как они вновь соприкоснулись, и белое сверкающее перо восстало над травой.

ХОР:

— Там, где тело воды возляжет на тело огня в темных земных глубинах, там возникнет источник. Это Омут Льва, молчаливого танцора с неслышной поступью, живущего в доме мечты. А это — падает из солнечного света, едва успев подняться из тьмы ему навстречу.

ПУТЕШЕСТВЕННИК:

— О, прекрасная Хранительница Дома Седьмого, славься!

ПУМА:

— Кто ты, человек из Долины?

ПУТЕШЕСТВЕННИК:

— Певец из Унмалина. Принадлежу к Дому Змеевика и пришел напиться из Омута Льва, из источника Пернатой Воды, чтобы в песнях моих звучало великое молчание льва.

ПУМА:

— В великом молчании льва заключены все песни мира. Пей, человек.

Путешественник опускается на колени и пьет из водоема.

ПУТЕШЕСТВЕННИК:

— Явилось мне и сразу же исчезло.

Живет и умирает столь внезапно.

В глубинах исчезает и взлетает.

Сверкнет, исчезнет, Вновь сверкает, недолговечно, Как туман под солнцем, То явится, то сразу исчезает.

Пума в маске танцует.

ХОР:

— Мягко ступает, ведет за собою, Самого первого, О, светящийся, дивный.

Недолговечный, как туман под солнцем, То явится, то сразу исчезает.

Путешественник и хористы уходят со сцены налево, Пума Огонь и Вода уходят направо, звучит Мелодия Завершения, не барабаны молчат.

Большая часть пьес в Долине служила лишь основой для импровизации: в самых общих чертах обрисованный сюжет некая рамка для ситуации, обычно хорошо знакомой зрителям — на основании этого артисты создавали каждый раз новую и неповторимую драму.

Для записи такой пьесы хватило бы и клочка бумаги: это было всего лишь перечисление действующих лиц да наброски отдельных диалогов, так называемые колышки — всего десять-двадцать, не больше. Эти «колышки» действительно оставались неизменными — сохранялись и слова, и очередность реплик. Все, что говорилось и делалось в промежутках между ними, было полностью на совести актеров. С наибольшим напряжением и удовольствием зрители смотрели именно те куски, которые разыгрывались в промежутках между ключевыми строками, знакомыми по другим спектаклям, но возникавшими в них совершенно по-другому.

Разработка сюжета могла достигнуть такой степени изысканности и сложности, что ключевые строки буквально терялись в длинном драматическом действе и имели весьма относительное родство с исходным вариантом пьесы; или же они могли служить отправной точкой в потоке блестящих монологов, если данная труппа была особенно сильна в искусстве поэтической импровизации; а порой в этих строках заключался весь текст данного представления — если спектакль ставился труппой танцоров, исполняющих пьесу йедао, то есть «посредством движения», и раскрывающих сюжет в основном за счет пантомимы и танца.

Представление, которое я попытаюсь описать далее, было дано труппой молодых актеров из Телины, заслуживших благосклонность зрителей главным образом благодаря музыке и танцу. Этот спектакль шел на большой сцене, установленной в главном зернохранилище Синшана, в честь Танца Лета. Световые эффекты создавали иллюзию различных пространств и успешно воздействовали на настроение аудитории.

Как и почти вся драма Долины, пьеса «Чанди» носит некий символистский или аллегорический характер, и явления жизни обобщаются здесь до философских категорий. Схожесть сюжета с одной из великих библейских историй поразительна, однако же не менее поразительны и различия.

Имя «Чанди» означает «Древесная Крыса». Настоящая древесная крыса, живущая на западе Америки, — это симпатичный зверек, который строит большие сложные гнезда из палочек и травы и хранит там порой целую коллекцию самых различных предметов, которые, видимо, кажутся ему весьма ценными с эстетической точки зрения; среди этих предметов частенько прячутся и даже живут мыши, небольшие змеи и другие животные, пользуясь гостеприимством древесной крысы.

Традиционно автором «Чанди» считался некто Хукаи (Королевский Питон?) из Чумо — личность столь же древняя и гипотетическая, как наш Гомер (однако слепым, подобно Гомеру, он не был, хотя и был совершенно глух); ему приписывается по меньшей мере половина пьес, написанных с помощью предложений-«ко-лышков».

Пытаясь одновременно описать спектакль и представить исходный текст, я выделила строки-основы курсивом. Чтобы понять, с чем в данном случае приходится работать актерам, читатель может прочесть одни лишь эти строки, опуская все остальное.

Зрители, сорок или пятьдесят человек, сидят на полу склада на тех подстилках или подушках, которые принесли с собой, или же на старых кипах соломы, разложенных специально, чтобы люди могли не только сидеть на них, но и откинуться на них спиной.