Анастасия Соболевская - Корона двух королей

— Это не так, — Согейр поспешил возразить.

— Тогда почему я вижу в твоих глазах упрёк?

— Может быть, потому, что вы сбежали в горы ночью одна и подвергли себя опасности?

Где-то совсем близко завыл волк. Вечера и Согейр тревожно обернулись в поисках источника звука. Но, похоже, опасности не было.

— Осе вполне мог бы тебе заплатить за то, чтобы ты меня здесь бросил, сложись ситуация иначе.

— Король не желает вам смерти.

— Иначе ты, несомненно, был бы первым, кого бы он поставил об этом в известность.

— Чего вы от меня хотите? — не выдержал Согейр.

— Я просто хочу, чтобы на меня прекратили смотреть как на вероломную убийцу.

На том они и закончили, не желая более разговаривать друг с другом.

Когда первые солнечные лучи окрасили небо над Долиной королей в приглушённый розовый цвет, Согейр разбудил Ревущего и Велиборку. Вечера отрицала, что уснула, и Согейр меньше всего хотел с ней спорить. Она выглядела уставшей и растерянной, совсем непохожей на ту девушку, что недавно пыталась залезть ему под кожу.

Её белое лицо, будто по её венам тёк жидкий жемчуг, а не кровь, обладало правильными чертами королевы Суаве и острыми скулами Роксбургов. От природы волнистые, иссиня-чёрные, как у отца, волосы были стянуты в тугую косу, а серые глаза напоминали блестящий, с радужными переливами лабрадор. Даже недолюбливая Вечеру, Согейр признавал, что она, безусловно, обладала красотой, которая всё же обещала расцвести ещё пышнее с возрастом. Такая внешность, как у неё, во все времена являлась излюбленным лакомством для поэтов всех сословий. Благодаря их щедрым метафорам, описывающим лицо и непростой характер принцессы, её уже окрестили Алмазным Эдельвейсом, сделав её символом красоты, но красоты холодной. Принцесса Ясна, впрочем, не понимала истинного значения этого прозвища и страшно завидовала сестре. Её саму крайне задевало то, что о ней писали как о Ягнёнке или Жемчужном Скворце, она искренне полагала, что подобные сравнения не достойны наследницы трона. Но Согейр был абсолютно согласен с обоими сравнениями.

Они молча собрали вещи, затушили костёр и отправились в путь. Идти до склепа Кирана нужно было около получаса. Согейр аккуратно обходил коварные тропы, которые выглядели ненадёжными и могли не выдержать вес Ревущего и Велиборки. Вечера за всю дорогу не проронила ни слова и послушно вела кобылу позади. Такой она нравилась легату гораздо больше.

Склеп принца оказался на продуваемом всеми ветрами склоне в нескольких метрах от обрыва, к которому примыкала довольно широкая дорожка, поросшая серой травой. Как и писала королева, рядом из скалы рос альмион, раскинувший в стороны корявые сухие ветки, под которыми укрылась дверь из чёрного обсидиана. Принц за свои шестнадцать лет ничего сделать ещё не успел, поэтому дверь украшал только его профиль на фоне бычьей морды и его имя на языке ангенорских рун.

— Уйди, — сказала Вечера, обращаясь к легату, но на него не глядя. — Я должна побыть одна.

Согейр отвёл Ревущего в сторону на несколько метров за огромный серый валун.

Может быть, из любопытства, может быть, из страха, что принцесса что-нибудь натворит, легат поглядывал на неё из укрытия, но ничего особенного не замечал. Вечера спрыгнула с Велиборки и просто стояла у каменной двери. Около метра отделяло её от тела погибшего брата. Она ничего не делала, просто молча смотрела на камень.

Она стояла так долго, что Ревущий уже начал нервно мотать головой.

— Тихо-тихо, — шёпотом успокаивал его Согейр. — Мы скоро пойдём.

Но и его терпение уже было на исходе. Он тихо выехал к Вечере.

— Принцесса? — обратился к ней Согейр. — Нам пора идти. До Паденброга путь неблизкий, нужно ещё найти травы, чтобы Велиборка и Ревущий поели…

— Он не хотел идти на арену, — сказала она, не сводя глаз с обсидиановой двери. — Киран пошёл туда из-за Осе. Дядя считал, что два короля, струсивших перед своим быком, — слишком много для земли, где сильны традиции.

— Кирана бы никто не упрекнул, — ответил легат.

— Как не упрекают Осе?! — Вечера обернулась, злая, как лиса, угодившая в капкан. — «Проклятый Тумтабард», «трусливый король» — или не так зовут моего дядю за его спиной? О, в каком мире ты живёшь, Согейр?! У Кирана выбора не было никогда! Он никогда не рвался на арену, что бы тебе ни говорили, что бы ни думал о своем сыне Осе! Он не хотел быть кирасиром, но Осе настолько труслив, что не смог найти в себе силы переступить через традиции и отправил раненого сына на арену. И о чём он только думал?! Киран мог бы встать во главе армии, будучи простым всадником, но традициям нужен был кирасир, и он уступил воле отца. У него с рождения была одна дорога — на арену, — и он по ней пошёл до конца.

На её губах горело: «И умер». Она задушила в себе слёзы.

Что-то сжалось в груди легата от жалости к Вечере, и он уже собирался сказать ей что-нибудь в утешение, как она взлетела на Велиборку с ловкостью опытной наездницы.

— Прочь! — выкрикнула она, едва не наскочив на Ревущего. — И, если кто-то спросит, — нас здесь не было. Ты понял?

— Понял, — ответил легат.

Они задержались в пути ещё на одни сутки — кони западных земель, изнеженные неторопливой жизнью Мраморной долины, где самым длинным путём, который им приходилось преодолевать, были неспешные прогулки вдоль Золотой набережной, отказывались двигаться, пока путники не сделали привал у пересечённой каменным мостом излучины Руны, где река резко уходила в сторону Редколесья.

Согейр заметно нервничал — он нарушал слово, данное королеве, доставить Вечеру в замок вовремя. Какая жалость, что в своё время граф Оллан Ферро не выкупил у торговцев с южных островов эвдонских коней! Они были в три раза крепче и выносливее любого западного скакуна и могли скакать часами без передышки, наравне с ангенорскими быками, но граф решил сохранить чистоту крови своих коней, и вот расплата — ещё один день промедления.

Вечера держалась чуть в стороне, пока слуги разводили костёр, а Согейр глядел, как она задумчиво крутит в руке кулон из опала, видел за её плечами тьму, непроглядную и тяжёлую, и ему не терпелось поскорее вернуться домой. Её слова, брошенные ему в лицо сутки назад, до сих пор звучали в его голове. Он умрёт, но никогда не предаст короля. Предать его означало бы предать и Суаве, а на это он никогда не пойдёт. Вечера думает, что хорошо знает людей, но это не так. В ней слишком много злости и мало мудрости, чтобы разбираться в людях.

К середине ночи Согейр дал волю слабости и уснул, и ему приснилась Нила с забранными наверх мокрыми волосами, красивая, уютная и родная, и он улыбнулся во сне.

Около полудня на горизонте путники увидели проступающие сквозь дымку очертания Многоликой горы, а это значило, что конец их долгого пути был уже совсем близко.