Елена Свительская - Моя пятнадцатая сказка [СИ]

Он как мог боролся с наваждением, но оно упрямо возвращалось. Он молил богов помиловать его. Тогда ему опять приснился черный сфинкс, чья женская голова смотрела на него укоризненно. И тогда, проснувшись в холодном поту, он не выдержал и решился.

— А это что-то изменит? — устало спросил подросток воина.

— Нет, — холодно отрезал тот, — Если мы будем миловать расхитителей гробниц, то им не будет конца. Ты хочешь еще что-нибудь сказать?

Подросток посмотрел на верх третьей слева пирамиды и улыбнулся. Он знал, что ничего не изменится. Просто это наваждение не оставит его. Оно сведет его с ума. А смерть от яда змей будет пусть и мучительной, но быстрой. Смерть… он не боялся ее. Он давно любил ночь и давно уже мечтал заглянуть в царство ночи и теней…

Он сделал шаг назад, к яме.

Девушка, чью голову обхватил золотой убор в форме птицы, который, казалось, был объят огнем, грустно улыбнулась и покачала головой. Она стояла на пороге, всего в нескольких шагах от него. За ее спиной были темнота и пустота. За ее спиной было царство ночи и теней — он вдруг явственно понял это. И приблизиться к ней можно было только умерев. Но ее глаза… ее улыбка… он всегда искал ее взгляд и ее улыбку… вечно искал… искал и не находил… Просто потому, что она ждала его там… Самая красивая из всех женщин, когда либо существовавших в обоих мирах.

Подросток улыбнулся еще шире и ступил назад. Еще шаг. Второй. И погрузился в яму. Стражнику еще какое-то время снилось в кошмарах лицо осужденного на казнь. Лицо, на котором была улыбка!

Ведь он всегда искал только одну ее… вечно искал и везде… искал и не находил… просто потому, что он искал ее в мире живых, а она ждала его там… просто она ждала его там…

— Ты спятил? Местные нам головы снимут! — возмутился крепкий старик, оттаскивая своего спутника — мужчину средних лет — от стены пирамиды. Тот сопротивлялся и смотрел на древнее каменное сооружение как завороженный, — Да что с тобой? Рехнулся, что ли? — А если… — сказал другой из спутников и поежился.

— Что если?! — проорал старик.

Он приехал сюда торговать. Еще только свихнувшегося слуги ему не хватало! И так была задержка в пути. Был трудный путь. Трудный и опасный. Тем более, что из-за этого негодяя они заплутали.

— Говорят, что эти штуки — большие склепы мертвецов-царей прошлых эпох — охраняет какое-то страшное проклятие, — хотя охранник был весьма высоким и мускулистым, хотя он уже не один десяток разбойников прикончил, некоторых даже голыми руками, однако ж сейчас он был бледен и дрожал, робко поглядывая на высоченные древние каменные сооружения.

— Бредни! — проворчал купец.

Старик злобно дернул за волосы юнца, мешавшего ему.

— Чего застрял как камень?! Пошли!

Тот вздрогнул, обернулся. Что-то было такое жуткое в его серых глазах.

— Что за рожа вообще? — заорал купец, брызжа слюной, — Я тебя, что ли, от бабы твоей оторвал?! Кто за тебя, щенка такого, вступился? Кто взял тебя в караван?! Где твоя благодарность?

Видно было, что сероглазый мужчина двигался неохотно, с таким трудом, словно к его ногам приковали тяжелые цепи. На первом же отдыхе после сделки он напился. Пил всю дорогу до дома. И вскоре после возвращения в родной город умер в какой-то глупой пьяной стычке…

Просто он всегда ее искал. Только ее одну. Всегда искал ее взгляд и ее улыбку. Вечно искал и не находил…

Врачи мягко, но твердо разбудили его.

— Сожалеем, но вам придется последовать за полицейскими, — сказал один из них, часто заботившийся о нем. Сказал и виновато опустил глаза.

Серые глаза недоуменно обвели всех присутствующих: врачей, нескольких полицейских, двух плачущих медсестер. На миг задержался его взгляд на том черноглазом молодом мужчине, явно южных кровей. Кажется, уже видел его недавно. Тот молчал, кусая губу. В глазах было отчаяние. Он так ничего и не сказал.

— Просто вы… как бы это… — голос врача дрожал — отпускать чудом спасенного пациента, когда тот еще не успел оправиться толком, да еще и в такое место, ему было мучительно, — Когда-то вы подожгли наш единственный в городе музей… и наши власти не могут отпустить вас… хотя люди их просили о милости.

— Почему? — наконец-то сказал хоть одно слово пациент.

— Вы однажды спасли девушку… — глаза врача округлились, — Вы… не помните об этом?

— Тот огонь сжег все. Всю мою жизнь, — ответил мужчина равнодушно.

Ветер вдруг проник в палату и всколыхнул белые полупрозрачные занавески. Больному вдруг примерещилась девушка в белой одежде и массивном золотом украшении на шее. Босая, она стояла у окна и смотрела на него пронзительными черными, жирно обведенными глазами. Видеть ее лицо ему было радостно. Так радостно, что ничего в мире больше не имело значения.

— Следуйте за мной, — тихо сказал один из полицейских, молодой и серьезный, лет так тридцати.

Его лицо было смутно знакомым. А еще было неясно, почему у него такой виноватый взгляд.

— Простите, что опять ничем не смог вам помочь, — сказал тот смутно знакомый незнакомец.

Поджигатель музея промолчал. Он отвык от ярких эмоций. Вся жизнь давно стала однообразной чередой из серых дней. Он смутно уже начал вспоминать горящую залу в музее и занесенные над ним белые кроссовки в красных пятнах — тело отчаянно ныло, словно его опять избили, долго и злобно.

— Я исследовал ваше дело… — не дождавшись никакой реакции, виноватый полицейский добавил, — Ну, о поджоге в музее. Неужели… вы меня совсем не помните?

— Я не помню ничего, — тихо ответил больной и протянул ему руки. Почему-то именно ему.

— Должно быть, это очень страшно, — участливый полицейский тяжело вздохнул.

Девушка в белом платье теперь стояла возле двери и опять грустно улыбалась. Она переживала из-за него. И этого было достаточно. Потому что все остальные были не важны.

И сероглазый мужчина улыбнулся ей. По спине полицейского поползла струйка пота. Он не понимал, почему этот несчастный арестант улыбается в такой ситуации. Кажется, всего-то была одна сигарета и упавшая газета, а еще испортившаяся система пожарной безопасности за которую ночной сторож в общем-то не отвечал. Просто вот так по глупости или сонливости уронить сигарету и газету. И несколько лет сходить с ума от одиночества в одиночной камере. И даже спасение человека, такая отчаянная отвага, даже это не может его спасти. А все какое-то сгоревшее старье из музея, так называемое богатство! Девчонок бы так спасали как этот хлам! Никто из тех, чьи окна выходили на тот закоулок, так толком и не среагировал.

У черноглазого мужчины, одетого как простой горожанин, вдруг зазвонил мобильный телефон. Тот быстро оглянулся, но трубку все-таки взял:

— Да, солнце? Да, я сейчас занят. Что, говоришь? Упала?.. Без сознания?! О, боже! Ты позвонила в скорую?! Я сейчас же приеду! — и он выскочил из палаты, судорожно сжимая в руке мобильный телефон.