Урсула Ле Гуин - Сон Ньютона

Перед Изей стояли его дети, прекрасные дети, ради которых приносилась эта жертва, его надежда и будущее. А на Земле сейчас приносили в жертву детей. В жертву прошлому.

— Мы выбрали. Мы принесли жертву. И мы были избавлены. — Слетевшее с губ слово изумило его.

— Эй, — воскликнул Ноах, — пошли, Эся, пятнадцать часов, мы шоу пропустим!

Они сорвались с места — тощий мальчишка и пухленькая девочка — и, выскочив в дверь, рванули по пейзажу.

Семья Розе жила в Вермонте. Изе подошел бы любой ландшафт, но Шошана заявила, что Флорида и Боулдер-Дам выглядят ненатурально, а городской ландшафт свел бы ее с ума в два дня. Так что их блок выходил на пейзаж Вермонта. Общая ячейка, куда направлялись дети, выглядела сельским домом, сияющим белой штукатуркой, а на мнимом горизонте синели уютные лесистые холмы. Свет солнца падал на квадрант Вермонт под самым удачным углом: «Не то позднее утро, не то начало дня, — говорила Шошана, — всегда есть время поработать». Это, конечно, не вполне соответствовало реальности, но, по мнению Изи, не слишком, а потому он не протестовал. Будучи «совой», он нуждался лишь в трех-четырех часах сна и радовался уже тому, что продолжительность ночи на спутнике всегда постоянна и не сокращается летом.

— Знаешь, что я тебе скажу… — произнес он, продолжая думать о детях и внимательном взгляде Шошаны.

— Что же? — переспросила та, глядя на головид, в глубине которого буря, уродливая ползучая клякса, раскидывала по стратосфере свои щупальца.

— Я не люблю мониторы. Не люблю смотреть вниз.

Признание это не было легким. Но Шошана только улыбнулась и ответила:

— Знаю.

Этого было мало для Изи. Он хотел услышать больше и больше высказать.

— Порой мне хочется выключить их, — усмехнулся он. — Не всерьез, конечно. Но… это связь, канат, пуповина. Ее я хотел бы оборвать. Чтобы они начали заново. С чистого, белого листа. Наши дети, я хочу сказать.

Шошана кивнула.

— Может, так было бы лучше, — заметила она.

— Их детям это так и так предстоит… Знаешь, сейчас в отделе ДС идет интересный спор. — По профессии Изя был инженером-физиком, выбранным Мэстоном на роль главного специалиста ОСПУЗа по искусственным интеллектам Шонвельдта. Сейчас приоритетной из восьми его должностей была работа на посту начальника группы дизайна среды для второго ОСПУЗа, строящегося сейчас в мастерских.

— О чем?

— Эл Левайтис предложил вообще избавиться от пейзажей. Произнес большую речь. Утверждает, что дело в честности. Давайте, дескать, честно пользоваться тем или иным сектором, позволим ему найти собственную эстетику и не будем навязывать ему иллюзорную. Если наш мир — ОСПУЗ, давайте примем его таким, какой он есть. Что будут значить для следующего поколения эти потуги воспроизвести земные ландшафты? И многие считают; что он в чем-то прав.

— Так и есть, — ответила Шошана.

— А ты смогла бы так жить? Без иллюзии простора, без горизонта… без деревенской церкви… может, даже без астропочвы — только полированный металл и керамика. Смогла бы ты принять это?

— А ты?

— Думаю, да. Так было бы проще… и, как говорит Эл, честнее. Не цепляясь за прошлое, мы могли бы все усилия отдать настоящему и будущему. Знаешь, мы прошли такой долгий путь, что трудно осознать, что бегство закончено, что мы здесь. Мы уже строим новую колонию. Когда в каждой оптимальной точке будет висеть станция — или когда мы решим построить Большой корабль и вовсе покинуть Солнечную систему, — какое значение будут иметь для наших потомков воспоминания о Земле? Они будут истинными косможителями. В этой свободе весь смысл нашего пути. И я не отказался бы глотнуть ее прямо сейчас.

— Достаточно честно, — отозвалась Шошана. — Думаю, я просто опасаюсь упрощенчества.

— Но эта вот башня — что она будет значить для рожденных и выросших в пространстве? Бессмысленная руина. Мертвое прошлое.

— Я, например, не скажу, что она значит для меня, — возразила Шошана. — Это ведь не мое прошлое.

Но изображение притягивало Изю…

— Смотри! — воскликнул он. Карта показывала береговые линии Перу в 1990 и 2040 годах, отмечая поглощенные морем земли. — Погода. Ничего хуже на свете нет! Хорошо, хоть от этой невозможной, непредсказуемой глупости мы избавились!

Из волн поднимался полуразрушенный небоскреб — все, что осталось от Мирафлореса. Низко над бурным морем висел тусклый облачный полог. Изя отвел глаза от монитора, глянул на иллюзию мирной Новой Англии и увидал за иллюзией истинное убежище, хранящее их в себе, дарующее свободу. «Правда сделает вас свободными», — подумал он и, приобняв жену за плечи, произнес это вслух.

— Ты лапочка, — прошептала Шошана, прижавшись к мужу.

Великие слова спустились до уровня семейных отношений, но Изе и это было приятно. Подходя к лифту, он осознал вдруг, что счастлив — совершенно счастлив. Должно быть, отрицательные ионы в воздухе, укорил он себя, но одной физиологии для объяснения было мало. Он ощущал то, что человек на Земле так долго искал и не находил, не мог найти, — разумное счастье. Там, внизу, роду человеческому оставались лишь жизнь, свобода и путь к цели, а теперь он лишился и этого. Четыре Всадника гнали человечество через прах умирающего мира. И вновь в памяти Исаака всплыло странное слово: «избавлены». «Мы были избавлены».

Собрание по пересмотру школьного расписания случилось в третьем квартале второго года ОСПУЗа. Изя присутствовал как член родительского комитета, Шошана — как родитель и учитель на полставки (приоритетной ее профессией была диетология), а Эстер — потому что подростков приглашали на собрания в рамках политики деинфантилизации, а кроме того, ее привел отец. Председатель комитета по образованию Дик Аллардайс произнес речь о целях и достижениях, пара учителей внесли предложения и зачитали отчеты. Изя выступил в пользу обучения детей при помощи ЭМ. Все шло по накатанной колее, пока не поднялся Сонни Виггри. Сонни был улыбчивым американцем-южанином со стопроцентным конфедеративным акцентом, четырьмя или пятью университетскими дипломами (разными) и умом жестоким, как стальной капкан с бритвами вместо лезвий.

— Я б што ха-ател знать, — протянул он скромно, — што вы тута думати нащет учить гивалогию? Знате, я бы на ее плюнул.

Пока Изя мысленно переводил его речь на привычный коннектикутский диалект, встал Сэм Хендерсон. Геология была одной из его профессий.

— Ты что, Сонни, — изумился он на своем гортанном огайоском наречии, — предлагаешь вычеркнуть из расписания геологию?

— Да я тольки шпросил, што вы тута думати?..

Это Изя перевел с легкостью: Сонни уже обеспечил себе большинство при голосовании и теперь готов внести предложение. Сэм тоже знал эту игру.