Элеонора Раткевич - Ларе-и-т`аэ

Действительность превзошла полудетские грезы Арнет с невиданным размахом. Она была взята в столичный храм в самом начале своего служения. Она стала предстоятельницей – не младшей, и даже не Старшей, а Верховной. Она виделась с его величеством Аккарфом почти ежедневно и говорила с ним. Но к любимому все это не приблизило ее и на единый миг.

А все изза того, что наследным королем Аккарф не был. После того, как моровое поветрие в одночасье скосило всю королевскую семью, не оставив ни одного наследника прежней династии, Аккарф был возведен на престол по закону. Если наследников нет, новую династию начинает сын Верховной предстоятельницы. Одна беда – предшественница Мавер была замужем за служителем Бога Смерти. Вот уже двадцать лет минуло, а Аккарф до сих пор не женился и детей не завел. Он не знал, достоин ли он начать новую династию – или же его сменит сын следующей предстоятельницы, как он когдато принял бразды правления из мертвых рук прежней династии. Дитя смерти, смертью возведенное на трон – не дурное ли это знамение для всей страны, особенно в лихую годину, когда храмовые предсказательницы хорошими вестями не балуют? Не стоит ли уйти в могилу бездетным, уступив венец более достойному? Аккарф не единожды молился о ниспослании ему знака – но ОтецНебо не спешил отвечать своему Верховному предстоятелю.

А Арнет ждала.

Двадцать лет ожидания – и не вдали от любимого, а лицом к лицу… двадцать лет почтиблизости… почтиблизости, сводящей с ума… двадцать лет ежедневной надежды и безумной, нечеловеческой выдержки – улыбаться приветливо, говорить связно, толково и спокойно… и ничем, ничем, ничем себя не выдать!

– Я думаю, это и есть твой шанс, детка, – очень серьезно сказала Мавер. – Не упусти его.

Гдето там, в дальнем конце улицы пели трубы. Их голоса золотыми стрелами летели ввысь, и небесная синева распахивалась им навстречу. Теплый ветерок ласково касался лица, и слезы под его нежным касанием высыхали сами собой. Нет никакой нужды утирать их платком. Да женщина, стоящая возле окна, и вовсе позабыла о белоснежном кусочке шелка, судорожно зажатом в правой руке. Ей не было до него никакого дела. Только одно ее сейчас и занимало: пение труб, предвещавшее скорый отъезд короля – золотое, как поздняя осень.

О, Риэрн – это вам не Найлисс. Говорят, в Найлиссе зимы снежные, весны пронзительно знобкие, а осень так и вовсе бесстыжая – стоит холодному ветру ее обнять, и она тут же послушно оголяется, сбрасывая листву, не в силах дотерпеть, пока зима укроет дерзкую наготу ветвей от нескромных взглядов. Нет, осень в Риэрне – всего лишь кайма лета, пышная, яркая и очень, очень широкая. Не сразу и разберешь, где кончается подол лета и начинается его прекрасная оторочка. Лето перетекает в осень так незаметно, что иной раз едва к зиме и спохватишься, увидев, что осень не только наступила, но уже почти и прошла. Однако сегодняшний день не вызывал никаких сомнений. Он был осенним, явственно и непоправимо осенним. Солнце изливало из густой небесной синевы такие потоки тепла, что не всякому летнему часу под стать – и все же назвать этот час летним было невозможно. Осенним было пение труб, мерцающее в сиянии дня, и запах цветов, устилающих мостовую, был тоже осенним, одуряюще тяжелым. Цветы, раздавленные могучими копытами, и не могут пахнуть иначе. Цветы, почти сплошь алые и желтые – а как же иначе? Ведь это же поистине королевское удовольствие – попирать копытами своего коня герб давних и ненавистных соперников. Впрочем, почему только герб? Сначала в липкую грязь превратится алое и золотое… а потом настанет черед тех, кто его носит. Непременно настанет – а вы что подумали?

Пристальный взгляд заставил короля Иргитера поднять голову и обернуться. То, что он увидел, ему понравилось. У женщины, что неотрывно глядела из окна вослед своему королю, слезы так и струились по щекам. Иргитер милостиво улыбнулся и даже соблаговолил поднять руку в приветственном жесте. Так и должны выглядеть лица истинных верноподданных перед разлукой с королем. О, конечно, до отъезда еще не день и не два… но скорбь должна охватывать их души заблаговременно.

Конь под венценосным седоком нетерпеливо всхрапнул, и Иргитер мигом выбросил из головы залитое слезами женское лицо. Однако хорошее настроение не покидало его еще долго – и уж за поворот он направил своего коня, находясь в самом что ни на есть приятном расположении духа.

Только тогда – и то не сразу – женщина осмелилась отойти от окна в прохладную глубину комнаты, сбросить праздничную, черную с серебром, накидку и дать волю слезам уже понастоящему.

– Успокойся, Нериаль, дорогая. – Муж поспешил обнять ее, прижать к себе, его пальцы гладили ее волосы, но она ничего не могла с собой поделать.

– Он уезжает, – шептала Нериаль дрожащими губами, – он действительно уезжает… Энги, это правда, он уезжает…

Энги печально улыбнулся и еще крепче прижал к себе жену. Энги – и никак иначе… вот уже двадцать лет, как Энги… это в детстве он всех и каждого просил называть себя полным именем – а теперь им лучше не зваться. Лучше и вообще забыть, что оно существует.

В отличие от его уезжающего величества короля Иргитера, Энги не обманывался ни трепетом жены, ни ее слезами. Уж онто знал: соленые дорожки на щеках Нериаль – это слезы счастья. От горя Нериаль не плакала никогда. Во всяком случае, с тех пор, как их старший сын был казнен по обвинению в непочтительности к королевской особе, так и не дожив до своей пятнадцатой весны.

– Поверить не могу… – шептала Нериаль, комкая ни в чем не повинный платок. – Он ведь и в самом деле уезжает… да благословят боги найлисского мальчика!

Энги почувствовал, что еще минута – и у него с самого потекут слезы. Мальчик! Король, сумевший склонить степь к миру, уж всяко не мальчик. Мальчики не зажигают беглые огни, призывая королей на Большой Совет. Просто Лерметт, по слухам, хорошо если на годдва старше их с Нериаль младшего сына, Тенгита… а кем еще может быть ровесник сына для матери? Любимого сына… их младшенького… последнего… единственного… Это воля Лерметта заставляет Иргитера отбыть из Риэрна – так пусть же Боги и в самом деле благословят найлисского мальчика во всех его начинаниях!

Дрожь Нериаль малопомалу притихла. Энги наклонился и коснулся губами седой пряди, берущей начало у левого виска жены. Вот оно где, черное с серебром – настоящее, неподдельное, не оскверненное ухищрениями геральдики.

– Успокойся, любовь моя, – промолвил Энги. – Он ведь и в самом деле уезжает.

Нериаль утерла слезы и вновь приникла лицом к груди мужа.

– Я так счастлива, – выдохнула она. – Уезжает… может, месяца на два…

– Дольше, – уверенно посулил Энги. – Гораздо дольше.