Тэд Уильямс - Восстание теней [Восхождение тени] [Shadowrise ru]

Падение длилось дольше, чем она ожидала: Киннитан даже успела задаться вопросом, что лучше — смерть в холоде волн или в огне, как они больно ударились о воду, и зелёный сумрак сомкнулся вокруг них точно огромный кулак.

“Прежде чем вуттов вытеснили с их земель, ныне скрытых за Границей Тени, самым северным форпостом людей являлся вуттский город Жипмальшемм. В рукописях из того города часто упоминается некое ужасное место под названием “Руотташемм”, или “Дом Холодных фаэри”, так же нередко именуемое “Краем земли”.

Баррик Эддон плыл по тьме, словно лист по течению медленной реки. Мысли, из которых он состоял, брали своё начало из этого же течения: и в каковой мере утратили они сложность, в той же мере обрели они связность и цельность. Так покойно, даже приятно, оказалось быть ничем, не желать ничего, но то в нём, что ещё оставалось Барриком, сознавало, что этот приятный покой не будет долгим.

Так и вышло. Они прозвучали из ниоткуда: три голоса переплетались, сливаясь в один, опутывая его сетью слов, лишь постепенно открывающих свой смысл.

— …Давным-давно Бессонные отделились от своего народа, и случилось это потому, что вечное бодрствование свело их с ума. Сон всегда притуплял у Народа боль долгой жизни, и даже те, кто превыше всех и живут дольше всех — Дети Огненного цветка, — могут по-своему отдыхать, отпуская разум бесцельно блуждать в грёзах. Но не было такого покоя, что облегчил бы боль Бессонных, навечно обречённых на заточение среди гулкого эха собственных мыслей в пещерах разума.

Оттого и восстали они против собратьев, отвернулись от остального Народа и ушли в дикие места, чтобы там начать новую жизнь. В лесу за Утраченными землями они построили великий город и назвали его Сон — но и поныне нет согласия в том, было ли то название яростным вызовом Народу, ими оставленному, или печальнейшей из шуток.

Нет горше раскола семьи. Много лет подряд с той поры Народ и его бессонные братья проливали кровь друг друга, поступали друг другу наперекор. Отдаление породило вражду. Бессонные даже перестали почитать тех богов, которых прежде любили, так что от храмов и алтарей в священных местах Сна остались одни руины.

За бессчётные века, что пронеслись над нами со времён раскола, из всех Бессонных лишь мы трое унаследовали кровь Народа и могли впадать в дремоту, как впадали наши предки. И в этой дрёме снили мы далеко и ясно.

Отвергнутые всеми, мы были изгнаны из Сна, но не были приняты и в наследных наших чертогах, в Доме Народа. И потому мы тоже удалились в глушь, и так долго жили в дикой пустоши, что забыли, каким путём пришли сюда, и захоти мы даже — не нашли бы дороги назад.

И всё же мы спим, и грезим во сне. В этих грёзах мы зрим то, что грядёт — или возможно, грядёт, — в каждом сне таятся тени и мороки, истинные предсказания смешаны с ложными. Но мы знаем, что мы трое рождены иными неспроста. Мы знаем, что наши сны имеют своё предназначение. И мы знаем также, что никому более, смертному или бессмертному, не были явлены те видения, каких удостоились мы.

Мы не знаем, кто вложил в нас дар видеть эти грёзы, особые и еретические, или почему именно мы были избраны, а затем оставлены ожидать многие столетия, чтобы применить свой дар. Но мы знаем, что пренебречь им для нас значит отвернуться от того единственного стержня, что удерживает вместе все миры и времена — духа, сознание и слово которого есть Книга Огня-в-Пустоте, — каковая и сама по себе одна только дарит нам надежду на то, что существование наше не бесцельно…

Эти слова, эти мысли были единственными спутниками Баррика в извечном мраке. Три голоса, звучавшие в унисон, постепенно опять разделились, у каждого появились свои характерные нотки, но темнота всё ещё окружала принца, и только голоса Спящих удерживали его над небытием.

— Что станем мы делать теперь? — спросил первый голос, самый мягкий из трёх.

— История уже разворачивается перед нами, но персонажи её выходят на сцену и скрываются за кулисами не в том месте и не в свой черёд.

— Всё было просто обречено пойти не так. Я вам говорил, — а это тот сварливый. Зол или… напуган?

— А мы это предвидели? — третьего он запомнил хорошо: старый и растерянный. Имя… имя вроде бы напоминало завывание ветра в одиноких пустошах, вздох печали. — Я не могу вспомнить. Мне холодно и страшно. Когда великие вернутся, они будут так сердиты на нас всех.

— Мы делаем это не для себя, но для истории. Даже богам не уничтожить повествования, героями которого мы все…

— Неверно, — прервал его тот, второй, резкий и злой голос. — Они могут препятствовать его развитию так долго, что оно утратит свой облик и смысл — до тех пор, пока история, целую вечность ждавшая того, чтобы сбыться, не станет неузнаваемой. Итог можно оттягивать бесконечно — так, что сам мир умрёт прежде её завершения.

— Только если мы сдадимся, — возразил первый Спящий. — Только если отречёмся от наших собственных снов.

— Хотелось бы мне их не видеть, — вмешался старый. — Они приносят лишь горе. У нас ведь была семья когда-то…

Хуруэн. Вот как звали тот дряхлый дребезжащий голос. Хуруэн. Другие два имени тоже звучали как-то похоже…

— Тихо. Время нам подумать, что мы можем сделать. Вы слышали слепого короля. Этот малыш, юное создание солнечного мира, должен прийти к нему поскорее, иначе всё будет потеряно.

— Твои усилия тщетны. Что, этот мелкий полукровка умеет летать? Нет. Всё кончено, говорю тебе.

“А это — Хикат, — вспомнил Баррик. — Имя будто свист топора, рассекающего древесину. Хикат. А третьего звали… Хау”.

— Ничего ещё не кончено. Есть один путь. Он может пройти дорогой Горбуна.

— Он не знает, как — и учиться ему пришлось бы долгие годы.

— Я знал когда-то, — прокряхтел старый Хуруэн. — Знал ли я? Думаю, да. Вроде бы я помню дороги Горбуна, и они холодны и пустынны.

— Холодны они и пустынны, да, но дитя может пройти этими дорогами и иначе, не с помощью одной лишь своей силы, — мягко добавил Хау. — Во Сне есть дверь.

— Ах! — вздохнул Хуруэн. — Мглампы! Увидеть бы мне их ещё раз.

— Вы оба идиоты, — припечатал Хикат. — Город Сон — это смерть, и для нас, и для этого смертного щенка. У него нет шансов достичь двери или пройти в неё, даже если он её и разыщет.

— Если только мы ему не поможем.

— Да хоть бы и так, — тот, кого звали Хикат, казалось, даже смаковал отчаяние. — То, что мы в силах ему дать, поможет лишь в том случае, если этот юнец доберётся до двери — а это ему не удастся точно, в городе-то, где всякий ненавидит его смертельно.

— Другого способа нет. У нас есть только один этот шанс.