Алексей Федорочев - Младший [СИ]

— Еще в тридцатые годы была популярна одна теория. Теория «добродетели»…

— Знаю! — перебил я его, — проходили в школе! Кружок Бейшко и всё такое. Типа: делайте добрые дела, и будет вам счастье и рост резерва! С точки зрения сегодняшней науки — ахинея полная!

— Я читал учебник, спасибо. Но давай всё же примем за факт, что в теории энергий я разбираюсь малость получше составителей детских учебников, — на этом высказывании он иронично усмехнулся, — а с Бейшко был даже лично знаком и состоял в том самом кружке. Это сейчас Эрика Андреевича выставляют ни пойми кем, а в мое время его считали гением.

— Теория же не оправдалась! — все равно влез с возражением, по — прежнему оперируя догмами из известного всем курса истории.

— Не совсем. Сейчас, по прошествии стольких лет, я считаю, что фундаментальной ошибкой его учения был упор на эту пресловутую благодарность, упомянутую во всех источниках. Во — первых, как ни печально, но фактически очень мало кто испытывает искреннюю благодарность к своим спасителям. Люди эгоистичны. Хотя нет, немного неправильно выразился: обычно испытывают, но недостаточную — их «спасибо» не дотягивает до того, чтобы встряхнуть мироздание. Для этого нужны сотни тысяч таких «спасибо». И это если люди нормальные, а то ведь еще очень часто встречаются такие, которые считают, что им все должны. Я очень надеюсь, что со временем ты научишься их различать. Во — вторых, на мой взгляд, Бейшко вообще неправильно применил термин «благодарность» к описываемому явлению. Это понятие, как мне кажется, ближе к вере. К истовой, фанатичной. И обязательно адресной. Не знаю, обращал ли ты внимание, но все личные клейма старых мастеров включают в себя полное имя и фамилию, моё в том числе. Будешь когда — нибудь заказывать — обязательно имей в виду. Это, кстати, одна из причин, почему тебя тоже зовут Петром, а вовсе не потому, что я влюблен в звук собственного имени. И, в — третьих, когда готовили посмертное издание, тех записей в доме Эрика Андреевича так и не нашли, но в своем кругу мы неоднократно этот вопрос обсуждали: для роста резерва действенней всего чужое посмертное благословление. И я подозреваю, что его убили только для того, чтобы он так и не сформулировал во всеуслышание этот последний постулат. Как бы ни утверждали, что напали на него случайные грабители.

— По твоей логике, когда люди умирают с лозунгом «За веру! За царя! За отечество!» — это самый верный путь для усиления способностей императора! — выпалил я на его слова.

— Приятно удивлен, — наклонив голову, отец снова изучающе прошелся взглядом по мне, — Чтобы додуматься до этого вывода, мне потребовалось около двух лет.

Пораженно вскинулся — ткнул пальцем в небо, а попал в яблочко.

— В тридцатые у Бейшко было много последователей. Но когда пришло понимание, что метод срабатывает далеко не всегда, даже наоборот — исключительно редко, многие от него отреклись. Сам понимаешь: если творить добро не по велению души, а в расчете на корысть, то разочарование наступит быстро. Еще раз повторюсь: люди — эгоисты. К тому же есть несколько ограничений на этом пути: во — первых, всё та же адресность. Истово благодаря кого — то или умирая во имя кого — то, человек должен иметь в виду конкретную личность, а не абстрактную высшую справедливость или мир во всем мире. Во — вторых, потенциальный рост резерва не бесконечен. На наше счастье правящая династия стара и сильна, чтобы пользоваться этой уловкой, иначе бы мы не вылезали из войн. И, в — третьих…

Отец отвлекся, потому что Николай забарабанил в дверь.

— Петр Исаевич, к вам посетитель!

— Потом как — нибудь поговорим еще. Просто знай: иногда добрые дела воздаются сторицей и не в загробном мире. Поэтому, если можешь кому — то помочь, лучше помоги.

Май с июнем — это не только последние месяцы учебы, это еще и контрольные с экзаменами. За оценки я особо не волновался — все же учителя помнили, кто попечитель школы, и уж на четверку всегда меня вытягивали. Но тут вдруг закусило, захотелось доказать что сам по себе что — то стою, да и вступительные в университет принимать на общих основаниях будут. Отец наверняка своему другу напишет, но лучше и самому постараться.

Оглянуться не успел, а уже стою в строю таких же выпускников с аттестатом, разглядывая бумажный вкладыш. Неплохо, в общем — то. Оценки я и так знал, но приятно было посмотреть на листок, где четверок с пятерками было где — то поровну.

— Мин херц! Загудим?!! — хлопнул по спине Сашка, отвлекая от мыслей.

— На выпускном? — скуксился я, — Под бдительным оком директрисы? Ты сам — то веришь?

— А мы после! Девки сессию тоже сдали, завтра звали отметить это дело! Мадемуазель Антонина просила передать, что соскучилась! — заговорщицки подмигнул он.

— Ха, тогда и нормально подготовиться успеем!

Как мы гуляли! Не чета унылому выпускному балу, с которого наша компашка слиняла сразу же, как только стало можно.

— Ребята! — Пьяно хохотал я, поливая всех вокруг струей шампанского, — Ребята, я вас всех люблю! Вы самые!

— Самые! — соглашался Сашка, обнимая и целуя сразу двух девушек, — Мин херц! За нас! За нашу дружбу!

— Кабан! — кричали мне из другого угла, — Кабан, иди к нам!

Общага медучилища гуляла вместе с нами, отмечая конец сессии и скорый отъезд на каникулы. Веселье било через край. Я не помню, с кем целовался, не помню, чье тело раздевал, всё смешалось в дыму, алкоголе и ритме музыки. К трем ночи лишь самые стойкие оставались на ногах, и я вместе с ними, увы!

В четырнадцать, собираясь дать отцу слово , я чуть было сдуру не произнес: «Всегда ночевать дома». Слава богу, отец умнее меня, и переформулировал это по — другому: «Спать дома по возможности» и поставил граничное условие: «До конца июня последнего школьного года», то есть этого. Тоже весьма жесткое ограничение, без его ясно выраженного разрешения я не мог ни с ребятами в поход сходить (а он не позволил ни разу), ни куда — то надолго отлучиться. Лишь однажды за все два года он согласился отпустить на трехдневную экскурсию в Екатеринодар, и то класс кроме педагогов сопровождали Вершинин и Коняев, полностью похоронив все шансы оторваться вдали от родителей.

На практике же моя клятва работала так: если существовала хоть малейшая возможность попасть домой, то нигде в другом месте спать я не мог. Даже когда в «окно» одноклассники клали головы на парты и задремывали до следующего урока, я мог только им завидовать — мне так же сладко покемарить не давало слово . Июнь еще не закончился, а до дома было четыре километра, поэтому я не мог сейчас, подобно Сашку завалиться с девчонками в какой — нибудь комнате, а собирался к родной кроватке — вымотанный экзаменами и празднованием организм требовал обычного человеческого отдыха.