Сэбайн Бэринг-Гулд - Книга призраков [litres]

– Но, Поппи, вы совершенно забыли о герое, которого я создал специально для вас.

– О, я не буду замечать вокруг себя никого, кроме вас, до тех пор, пока вы не соизволите дать мне тело…

Стоило мистеру Левериджу, читавшему в одиночестве в своей комнате, поднять глаза, как он тут же встречался взглядом с кем-нибудь из своих персонажей. Шел спать – кто-нибудь обязательно следовал за ним. Разговаривал с матерью – кто-нибудь присутствовал неподалеку.

В конце концов, это стало настолько невыносимо, что однажды он обратился к биржевому маклеру, присматривавшему за ним в тот вечер.

– Послушайте, умоляю вас оставить меня в покое. Вы обращаетесь со мной так, будто я сумасшедший и собираюсь совершить самоубийство, а вы – мои надзиратели.

– Мы наблюдаем за вами, сэр, – отвечал тот, – поскольку это в наших интересах. Мы не можем допустить, чтобы вы от нас ускользнули и с нетерпением ждем, чтобы вы закончили то, что начали.

Затем пастор прочитал ему лекцию о Долге, который лежит на авторе романа перед теми, кто получил половинчатое существование благодаря его воображению. Работа не может быть брошена на полпути. Его создания должны получить существование полноценное, каковое может быть достигнуто только обеспечением их телесными оболочками.

– Но что, черт возьми, я могу сделать? Изготовить для вас органы? Я, который за свою жизнь не сделал даже бумажной куклы.

– Вам не приходит мысль о написании пьесы по мотивам вашего романа?

– Но я не знаком ни с одним драматургом!

– Напишите ее сами.

– Но как я могу сделать то, что никогда прежде не делал и даже не знаю, с какой стороны за это дело взяться?

– Совсем не обязательно делать это самому. Договоритесь с каким-нибудь драматургом, дайте ему ваш роман и платите ему процент от прибыли за его услуги. Мое единственное условие, – чтобы он не допустил в своем переложении ничего предосудительного в отношении меня.

– Разве в моем романе содержится хоть что-то, вас компрометирующее?

– Нет, конечно нет, в этом отношении мне пожаловаться не на что. Но я боюсь, что вас может подговорить Поппи, поскольку в последнее время, как мне кажется, она приобрела на вас сильное влияние. Помните, однако, что это не она – ваш создатель, а вы – ее.

Идея пустила корни. Предложение было принято, и Джозеф Леверидж со всем пылом отдался решению стоявшей перед ним задачи. Однако он должен был скрываться от матери, поскольку та не просто скептически относилась к пьесам, но и считала театр недостойным вертепом.

Возникли новые трудности. Создания Джозефа не желали оставить его наедине с творимым им произведением. Каждый из них считал нужным вмешаться в процесс творения, чтобы его (или ее) персонаж выглядел более рельефно, в ущерб прочим. Каждый желал увеличить время своего пребывания на сцене, требовал, бранился, указывал, что мешало Джозефу собраться с мыслями и с холодной головой приступить к полноценной работе.

Наступило воскресенье, Джозеф натянул перчатки, надел шляпу и предложил матери проводить ее в церковь. Персонажи собрались в холле, чтобы сопровождать их. Джозеф, шествующий с матерью под руку, представляли собой прекрасную картину нежно любящего, послушного сына и благочестивой вдовы. Поппи и ее тетушка немедленно поссорились, выясняя, кому из них следовать рядом с «незанятой стороной» Джозефа. К счастью для него, это выяснение отношений осталось ни для кого незамеченным. Остальные следовали за ними по пятам, рука об руку, до самой церкви, когда пастор внезапно остановился.

– Я туда не пойду! Это отступники, – воскликнул он. – Ничто в мире не заставит меня переступить порог.

– И я тоже, – заявила леди Мейбл. – В данном случае я полностью разделяю мнение нашего дорогого пастора.

– А я пойду, – сказала Поппи. – Должен же кто-нибудь защитить нашего автора от вдовушки.

Джозеф с матерью вошли и сели на скамью. Персонажи, за исключением пастора и леди, приспособились, где кто смог. Биржевой маклер застыл в проходе, положив руки на спинку скамьи, чтобы Джозеф не смог выскользнуть. Но, не успела начаться служба, как он уже крепко спал. К превеликому сожалению, поскольку священник произнес замечательную проповедь, обращенную к недостаточно верующим, а если в церкви и присутствовал таковой, то, вне всякого сомнения, во всем мире вряд ли бы нашелся более недостаточно верующий, чем биржевой маклер.

Кокетка-вдова плотоядно взирала на священника, ловя его ответный взгляд, что было невозможно, поскольку он ее просто не видел; все ее усилия пропали втуне. Адвокат сидел с бесстрастным лицом, сложив руки, пропуская слова проповеди мимо ушей. Поппи, утомленная речью священника, неожиданно поднялась и присоединилась к тетке. Герой закрыл глаза и, казалось, последовал примеру биржевого маклера.

Спустя приблизительно час, во время пения гимнов, Джозеф, обращаясь скорее к себе, нежели к матери, произнес:

– Смогу ли я удрать?

– Удрать? Несчастный, ты сказал удрать? – осведомилась старая леди.

– Думаю, что это возможно. Там есть комнатка, позади исповедален, или ризницы, или что-то в этом роде, с дверью, выходящей наружу. Пожалуй, рискну; как знать, может мне удастся хоть ненадолго обрести свободу.

Он осторожно проскользнул вдоль скамьи, мимо сладко посапывавшего биржевого маклера. Пробрался в комнату, о которой говорил, промчался через нее и попытался открыть дверь, ведущую на улицу. Она была заперта, но, к счастью, в замочной скважине имелся ключ. Щелкнул замок. Он распахнул дверь, рванулся вперед и оказался в объятиях своих персонажей. Всех сразу. Наблюдавший за ним краем глаза адвокат подал сигнал тревоги. Биржевой маклер очнулся; он, адвокат и герой выбежали к троим, стоявшим возле входа, оповестили о случившемся, в результате чего Джозеф был перехвачен, а его попытка удрать окончилась провалом. Разочарованный, он был препровожден в свой дом торжествующими персонажами.

Вернулась его мать; она была явно взволнована.

– Что случилось, Джо, дорогой? – спросила она.

– Мне стало нехорошо, – ответил он. – Но сейчас я чувствую себя значительно лучше.

– Надеюсь, это никак не повлияет на твой аппетит, Джо. На обед у меня приготовлена холодная баранина с мятным соусом.

– Думаю, что не откажусь, – успокоил ее мистер Леверидж.

Во время обеда он был молчалив и рассеян. Внезапно он стукнул кулаком по столу.

– Все равно я выйду победителем! – воскликнул он, и по его лицу разлился румянец.

– Дорогой, – сказала его мать. – Так ты перебьешь всю посуду. Ты едва не опрокинул графин.