Дина Лампитт - Уснуть и только

Она успела в последний раз увидеть его родное испуганное лицо, когда он вбежал в комнату за гитарой, прежде чем его вытолкали из спальни и дверь за ним захлопнулась. И столько любви, столько сострадания было на этом лице, что Ориэль изумилась тому, как много нежности довелось ей уже испытать за ее короткую жизнь, и порадовалась, что двое мужчин любили ее так сильно и нежно. А потом все мысли исчезли, потому что снова пришла боль, накатила новая незваная волна, и бросала, и трепала о камни ее хрупкое тело.

Зазвучала, сначала тихо, но постепенно набирая силу, музыка и Ориэль поняла, что никогда еще Колин не играл так, как сегодня. Из-под его смешных коротких пальцев выходила неслыханная по красоте и печали мелодия, колыбельная для ребенка дорогого потерянного друга и возлюбленной подруги. Из-под сомкнутых век Ориэль заструились слезы, в то время как боль продолжала безжалостно терзать ее.

Никогда в жизни она не представляла, что человеческое существо может так невыносимо страдать. Ее носило по бушующему океану, и ей не за что было ухватиться; ее швыряло в бездну, и ледяная вода накрывала ее с головой; чудовищные волны подбрасывали ее, беспомощную, в поднебесье, и она падала с головокружительной высоты. Из бездны доносилось пение сирен, их голоса присоединялись к гитаре Колина, а Ориэль плакала и стонала, пока ее кружило в бесконечном водовороте…

Откуда-то издалека донесся голос Маргарет:

– Ради Бога, пошлите за сэром Полем. Может быть, он сумеет чем-нибудь помочь.

Из темноты ей ответила Джоан:

– Что-то не то с этими родами. Удел всех женщин – страдать, но таких мучений мне не доводилось видеть…

Где-то открылась дверь.

– Ориэль, – сказал Колин, – я здесь. Больше им не удастся выгнать меня. Я останусь с тобой, пока не появится ребенок.

И он снова заиграл, но теперь это был реквием. По ком – кто знает? Потом послышался голос сэра Поля:

– Ребенок чересчур крупный. Он тащит за собой мать.

– Спасите ее! – произнес голос, отдаленно похожий на голос Маргарет. – Пожертвуйте ребенком, убейте его, если это необходимо.

– Я ничего не могу сделать, – отвечал Поль. – Она такая маленькая, он сильнее ее.

Звук гитары рос, заполняя все вокруг, а потом вдруг раздался тоненький крик младенца. Слабо улыбнувшись, Ориэль вложила руку в ладони маленького смешного человечка, который рыдал, скорчившись возле ее ложа, как будто его сердце разбилось…

Полночь; мерцающие свечи и перешептывания по углам; двое братьев, каждый в своей часовне, заняты совсем разными делами. В комнате над порталом, где лежит Ориэль, слышны только рыдания Колина. В месте сокровенных молитв Бекета Джон де Стратфорд, держа в руках сына Маркуса, совершает обряд крещения.

Ориэль умерла тихо, ее крики и рыдания стихли после того, как Поль д'Эстре помог ребенку появиться на свет. Ее конец не был мучительным, ибо сэр Поль облегчил ее последние страдания своими чудесными снадобьями. Но, как будто ему передалась ее агония, Колин кричал и бился на полу. Пришлось перенести его в часовню, где теперь он бодрствовал возле легкого тела своей юной жены.

Выйдя из кабинета, архиепископ отдал распоряжения относительно похорон и, забран ребенка у кормилицы, заперся там, где он мог остаться наедине со своими мыслями. Джон де Стратфорд смотрел на спящего младенца с обычным, уже ставшим его частью застывшим выражением. Потом он перекрестил сына Маркуса и, окунув пальцы в сосуд со святой водой, окропил ею детское чело.

– Господь прощает мне убийство твоего отца, – прошептал он. – Слишком опасно было оставлять его в живых. После твоего рождения он мог бы не выдержать и заговорить. Но иногда приходится совершать небольшое зло ради конечного добра.

Как это оказалось несложно – подстеречь ничего не подозревавшего оруженосца, а потом навеки скрыть его тело, замуровав его в стене недостроенного заброшенного дома, спрятанного в никем не посещаемом глухом месте возле лесного пруда.

Младенец мирно спал, и, уложив его в колыбель, Стратфорд вернулся туда, где до него молился Томас Бекет.

– Господи, прости мне эту смерть, – молился он. – Так было нужно для будущего Господи, позаботься о том, чтобы оба они – и Маркус, и Ориэль – обрели покой.

Встав, он прошел в большую церковь и там молился вместе со всеми – за тех, кто уже ушел, и за всех, кто остался и кому еще предстояло страдать.

С вершины Бэйнденекого холма можно было разглядеть приближающуюся к дому высокую худощавую фигуру. Издалека трудно было определить, мужчина это или женщина, но при резком повороте головы по плечам рассыпались густые длинные черные волосы, и стало ясно, что это молодая женщина идет по тропинке, подоткнув юбку, с корзинкой в руке, срывая длинными пальцами цветы и что-то напевая.

Поравнявшись с домом, девушка помахала рукой, но, не дождавшись ответа, продолжала путь в сторону Мэгфилда. Тропинка круто пошла вверх, и девушка слегка замедлила шаги, но не стала останавливаться, когда женщина, стоявшая в дверях одного из домиков с младенцем на руках, окликнула ее: «Доброе утро, Дженна!» Наконец, слегка запыхавшись, девушка достигла вершины холма, откуда открывался вид на всю деревню, и на мгновение остановилась. Широкая проселочная дорога, делившая деревню пополам и исполнявшая роль центральной улицы, вела к красивому дому, построенному для сэра Томаса Грэхема тридцать четыре года назад, в 1575 году. Это жилище выглядело гораздо более импозантно, чем старый Мэгфилдский замок, оказавшийся теперь не много в стороне от основной дороги.

Пройдя под аркой ворот, Дженна обогнула дворец и направилась в сторону кухонь. Из распахнутых дверей доносились обычные утренние запахи свежеиспеченного хлеба, парного мяса, только что достав ленной во дворец рыбы. Войдя внутрь, Дженна взяла в руки острый нож и без промедления атаковала гору лежавших на деревянной доске овощей. Попав в привычную обстановку, она успокоилась и почувствовала себя счастливой. Атмосфера Мэгфилдского дворца всегда так действовала на нее; самым ранним ее воспоминанием было то, как, сидя на плече у отца, она запрокидывает голову, чтобы полюбоваться аркой ворот. Дженна очень хорошо помнила, какая буря всколыхнулась у нес в душе, когда она впервые увидела благородные очертания каменных стен бывшей резиденции архиепископов Кентерберийских. Ни тогда, ни сейчас она не способна была объяснить это чувство – чувство неразрывной внутренней связи с этим строением.

Долгое время эта и другие странности в поведении Дженны оставались предметом семейных шуток, до тех пор, пока ее мать, лежа на смертном одре, не шепнула отцу: «Не повторяй того, что говорит девочка. Вспомни Алису». Упоминание о его покойной тетке заставило Даниэля Кэсслоу замолчать.