Кае де Клиари - Обыкновенное Чудовище [СИ]

Выяснилось, что Чудо лениво, безответственно, неблагодарно и виновно ещё в каких-то грехах, насчёт которых оно само не поняло, что это такое. Вывод был однозначен — если Чудо не хочет учиться, значит, его надо заставить!

Заставили Чудо учится очень простым способом — швырнули за парту, (у него была собственная домашняя раскладная парта, страшно неудобная, но демиурги-создатели ей почему-то очень гордились), и припечатали о её крышку учебник, так, что сложенные там ручки, карандаши и линейки брызнули в стороны и разлетелись по комнате так, что некоторые из них нашлись лишь спустя очень долгое время.

— Учись!!! — Проревели демиурги страшными голосами, и прибавили к этому несколько жутких обещаний того, что они сделают с Чудом, если оно не будет учиться.

Легко сказать — «Учись!». Чудо не видело строчек учебника сквозь непослушные слёзы, которые не желали заканчиваться. Перо прыгало в руках и отказывалось писать. В результате, в тетради вместо домашнего задания появились какие-то иероглифы, обильно проиллюстрированные кляксами.

Время от времени кто-нибудь из демиургов подходил проверить, как Чудо учится, и каждый раз это заканчивалось плохо…

«А ну, немедленно учись!»

«А ну, живо учись!»

«Как ты смеешь так плохо учиться?!»

«Если не будешь учиться, то…»

Демиурги кричали так из самых лучших побуждений. Они по-прежнему любили своё Чудо, но считали, что заставить его учиться необходимо! Почему-то, им был известен только один способ достижения этой цели. Чудо так и не поняло, почему. Я тоже не понял, ведь я знал этих демиургов не только, как существ образованных и интеллигентных, но и как существ интеллигентных, образованных, умных, талантливых, мудрых… Эх!..

Результат не заставил себя ждать. Радость, с которой «учителя», сиречь — педагоги-дестроеры, поставили за такую учёбу неудовлетворительную оценку, могла сравниться только с радостью маньяка-убийцы, вонзающего нож в тело беззащитной жертвы! Счастье, испытанное сверстниками Чуда от его неудачи, было счастьем стада обезьян, заполучивших в свои лапы тяжело раненного льва.

Дома повторилась давешняя сцена. Только крика было больше, а кое-кто из демиургов хватался за сердце, собираясь картинно упасть в обморок.

И потекли для Чуда чёрные дни, складывающиеся в годы. Изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц Чудо переходило из ада в ад. Из ада учебного в ад домашний. И так почти без перерыва, так-как в выходной день «бездарное» и «ленивое» Чудо тоже должно было сидеть и заниматься.

Демиурги-создатели, тем временем, старели и собирались умирать «исключительно по вине Чуда». Старшие демиурги качали головами и всё наставляли Чудо по поводу правильности решений коллектива. Педагоги-дестроеры злорадно потешались над Чудом и науськивали на него сверстников, сообразивших, что «вот этого» можно щипать безнаказанно!

Умом Чудо понимало, что что-то здесь не так. Какая же это лень, если оно сидит над уроками всё своё свободное время, и порой это сидение залезает глубоко за полночь, в то время, как сверстники гуляют, развлекаются, спят, не слишком заботясь об учении? Но, почему-то, результатом всех этих усилий были всегда плохие оценки, доставлявшие жгучую радость «учителям» и глубокое горе демиургам-создателям. А ведь Чудо понимало то, что вычитывало в учебниках. Очень хорошо понимало!

Но, может быть, оно понимало всё не так, и действительно было бездарно? Но, в таком случае, почему даже те сверстники, которые получали отличные оценки, едва раскрыв рот во время ответа у доски, частенько подходили к нему потом с просьбой разъяснить им то или это из мировых тайн ими изучаемых, а те из них кто обладал любопытством, просили его ещё и рассказать что-нибудь интересненькое! А ведь Чудо могло много что рассказать — оно любило книги, извлекая из них то, чего было лишено в жизни — мудрости, справедливости, понимания, надежды…

Но таких сверстников было всё же мало. Большинство оставалось уверенными в том, что предназначение Чуда в этом мире — быть объектом для их щипков, насмешек и прочих издевательств. Это в итоге и погубило всё дело.

На свою беду, Чудо оставалось внутри нежным и добрым. Оно по-прежнему, обходило червяков, вылезающих на асфальт во время дождя. Никогда не ловило стрекоз, чтобы оторвать им крылья и любоваться тем, как они гуляют пешком. Никогда не давило лягушек, и даже не накалывало бабочек на булавки, как это делали некоторые любознательные сверстники.

Зато оно всегда имело при себе пакетик или два корма для бездомных кошек. Тщательно собирало хлебные крошки и невостребованные корки для птиц. И даже потихоньку прикармливало объедками подвальных крыс, которые научились брать у него подачку с руки.

Но нежность и доброта воспринимались большинством сверстников, и поголовно всеми «учителями», как слабость и мягкотелость. А ещё, как приглашение для щипков и булавочных уколов. И они щипали, кололи, поливали грязью и откровенно плевали в сторону Чуда. Безумцы!..

Конечно, оставаться мягкотелым и беззащитным Чудо не могло. Свойство кожи к сопротивлению пробудилось в нём, и Чудо начало отращивать себе панцирь. Сначала это была просто толстая кожа, сделавшаяся нечувствительной к щипкам. Затем, её верхний слой затвердел и стал неуязвим для обычных игл и булавок.

Но ведь противники Чуда тоже росли, и орудия в их руках изменялись вместе с ними. То, что не прокалывала булавка, пробивало шило. То, на чём сгибался гвоздь, протыкал штык…

Броня Чуда утолщалась прямо пропорционально истоньшению его терпения. Кроме того действовал принцип — самая лучшая защита, есть нападение. И тогда из пор стали появляться жёсткие волоски. А на их кончиках повисли капли жидкости. Очень жгучей жидкости…

И вот настал тот день. Всё было как всегда — бульдожьи рожи «учителей», обезьяньи сверстников; неудачный ответ долго заучиваемого материала, привычная неудовлетворительная оценка за то, что знаешь лучше других, хамские ухмылки и грязные реплики со стороны тех, кто знает о предмете изучения вдесятеро меньше твоего…

Чудо стояло у окна, за которым был весенний день, и сонно перебирало учебники. Следующий урок должен был вот-вот начаться, и лучше было заранее подготовиться, чем рыться в портфеле, когда педагог-дестроер войдёт в кабинет.

Макакоподобный сверстник подкатил ни с того, ни с сего. Этого кривлястого придурка Чудо ни во что не ставило. Он был мельче прочих, и гаже, но, как это часто бывает — горластее, нахальнее и… мерзопакостнее тех, кто имел обычные размеры.

Что трещало это ничтожество, Чудо плохо разбирало из-за невнятной речи. Манера вставлять между словами грязную бессмыслицу, делало монологи мелкой дряни плохо воспринимаемыми для его уха, особенно когда слушать этот бред совершенно не хотелось.