Федор Чешко - Между степью и небом [litres]

Идеальное техническое решение – максимум эффективности при минимуме затрат. И как только из хомосапиенсов никто ещё не допёр использовать для освещения, скажем, блиндажей да землянок выдержанную соответствующим образом гнилую рыбу! Воняет? Подумаешь… По части умения приспосабливаться к разнообразнейшей вони хомосапиенсы любой горилле изрядной форы дадут – тому доказательством весь ход человеческой истории.

Кстати, именно самого-то изобретателя перспективного осветительного приспособления в берлоге и не оказалось.

Ну и чёрт с ним, с гориллообразным. Зря он (она, оно – нужное подчеркнуть) уволок лейтенанта Мечникова с поляны этак поспешно. Немцы, поди, до сих пор ещё не разобрались, что к чему… А он… Может, Леонид Леонидыч ещё дышал – треклятая обезьяна даже это помешала проверить! Хотя… Даже если… Чем можно было помочь старику? Добить из жалости? На себе бы ты его точно не уволок… Нет, всё равно нельзя было удирать вот так, даже не прихватив герр-докторский браунинг. Чем теперь воевать, если из оружия один финарь остался?!

А ещё…

Ещё…

Господи, да где же, всё-таки, девушки?! Что с ними теперь и что с ними будет позже, когда гансы рискнут, наконец, плюнуть на запреты покойного Вайса, обнаружат его вздремнувшим с тремя дырками в голове и поднимут шухер на всю округу?!

Вытрясти, выколотить бы из мохнатой твари хоть какие-никакие сведенья про них обеих, так ведь эта макака-переросток ни хрена не сможет рассказать, даже если поймёт и захочет… Г-господи!

Михаил попробовал подняться, наконец, с четверенек.

Не вышло.

В горле вязко плескалась тошнота; исхлёстанное лицо горело; во лбу снова возбудился к труду вдохновенный дятел-стахановец; облепившая тело мокрая одежда вязала движения и вымучивала тряским ознобом, словно корка крепкого льда… Лейтенант Мечников совсем уже решился плюнуть на брезгливость и антисанитарию, раздеться и искать тепла в недрах явно для сей цели и предназначенной кучи трухлявых листьев – решился, но воплотить в жизнь своё решение не успел.

В логове объявился владелец.

Лесное чудо вынырнуло из входной норы, которая в полусумраке казалась Михаилу просто тёмным пятном на земляном полу. “Вынырнуло” – самое подходящее слово, поскольку со страшила лило ручьями (особенно почему-то с головы), а его появлению предшествовал невнятный плеск.

Разом позабыв и про скованность движений, и про озноб Мечников зашарил было по голенищу в поисках ножевой рукояти – мало ли что успело втемяшиться твари в её тварью мокрую голову! Но тварь снова очень по-человечьи приложила палец к губам, после чего бесшумным призраком уметнулась к одной из “стен” и оттуда принялась делать Михаилу какие-то невнятные знаки.

Размыслив пару-тройку мгновений лейтенант счёл эту жестикуляцию скорей приглашением, чем наоборот. Он так и не смог подняться с четверенек (да и не получилось бы, даже найдись для этого силы: чёртова щуплая обезьяна сработала кровлю по своему росту). При первой же пародии на шаг под ладонью что-то омерзительно чавкнуло; но кудлатое страшилище уже ёрзало от нетерпения, и Михаил счёл за благо не тратить время на идентификацию чавкнувшего и отряхивание от оного. Щуплость щуплостью, но силу загадочной твари он успел оценить во время сумасшедшей гонки через болото. Оценить и зауважать. Да и зубы у неё, у твари то есть, отнюдь не такие щуплые, как всё остальное…

Чудище манило своего вынужденного гостя к этакому берестяному фунтику, торчащему из стены и заткнутому жмутом травы. Жмут, правда, тварь сразу же выдернула, после чего ткнула изломанным чёрным ногтем сперва в открывшееся устьице, а потом в Мечниковское ухо.

Михаил послушно нагнулся. При этом он скользнул мимовольным взглядом по телу сидящей на корточках косматой потворы, и получил возможность убедиться, что к означенной потворе совершенно не применимы местоимения “она” и “оно”. А ещё он убедился, что никогда прежде его, оказывается, по-настоящему не тошнило. Слава те, Господи, хоть не ел ничего со вчерашнего… дня? Или утра? Не важно: вряд ли теперь в обозримом будущем захочется есть… Так что всё к лучшему.

Зажмурясь до радужных пятен под веками он прилепился ухом к берестяному раструбу. Фунтик явно служил для наружного прослушивания. Вот ведь изобретательный обезьян попался, прямо тебе инженер…

Сперва не удавалось расслышать ничего, кроме ровного ветряного шума да несмелого попискивания каких-то птиц. Но через минуту-другую, когда вконец заклякший лейтенант начал уже вновь подумывать о куче листьев или хоть о более удобной позе…

Еле слышимый всплеск. Тихое, но вполне разборчивое: “Ферфлюхт… швайнеланд…” – где-то, похоже, очень и очень близко (впрочем, над водой звуки лживы). А миг спустя ещё явственней: “Хоть какие-нибудь следы есть?” – тоже по-немецки, раздраженно и зло.

– Нет, – другой голос, клокочущий, бесстрастный. – Следы обрываются у воды. Уходят в воду.

– Что ж они, утонули? – ганс, проклинавший “свинскую страну”, говорит уже чуть ли не в полный голос.

– Думаю, притаились где-то неподалёку. Услышали нас и притаились. Ты очень шумно шел, а теперь затеял беседу, как на пикнике… Не умеешь красться. Никто из вас не умеет.

Та-ак, погоня… Вот тебе, товарищ лейтенант, и “до сих пор не разобрались, что к чему”… Ай да эсэсы, душу их в германского бога мать…

А тот, первый голос, бурчит:

– Не умеете… Тебе-то легко… Так, говоришь, у воды?.. Притаились? – И вдруг громко, надсаживаясь, по-русски:

– Внимание! Большевистише диверсант, слушай! Сопротивление бесполезно есть! Оружие бросать, на открытое место выходить, руки иметь всем вверх! Иначе – аллес абшиссен… поголовно стрелять! Считаю до фюнф! Айн… Цвай…

Считает, сволочь! Увидел? Ведь чёрт его, логово это, знает, как оно выглядит снаружи… А вдруг большого ума не надо для догадаться, в каких кустах могли спря…

Автоматная очередь полоснула слух, как давеча полосовали лоб распрямляющиеся ветки. Обезьянообразный рухнул ничком, прикрывая растопыренными пятернями затылок, а лейтенант Мечников даже до этого не додумался, он только втянул голову в плечи, слушая, как гансовские дум-думы шматуют камыш – ближе, всё ближе…

Давящая тишина (шорох листвы, птичье чириканье – да разве же это звуки?!); потом новый окрик снаружи:

– Даю последний шанс умными стать! Один минутен для размышлений!

И опять дубиной над теменем вскидывается тишина… Сколько прошло? Тридцать секунд? Сорок? Вот сейчас, сейчас шарахнет разрывными тупоносыми пулями… вупор… в голову… расхлестает кровавыми кляксами по смрадной грязи… сейчас…

Клокочущий бесчувственный голос (по-немецки):

– Совсем ничего не слышу. Их там нет. Или мертвы.