Федор Чешко - Между степью и небом [litres]

Потому что из кровавой грязи да полированных черепов, как ни тужься, не создашь ничего путного… нет, вообще ничего не создашь. Кроме лишь новой грязи и новой мертвечины. Всё новой и новой.

Потому что грандиозность цели, как изысканность вина, создается букетом. И если от вина несёт падалью, не спасёт его даже самый восхитительный цвет. И самый что ни на есть тонкий вкус не спасёт, никто о нем и не узнает, не пробуют такие вина на вкус. А смрад падали – как бы не самый стойкий из запахов, в иноразье он не выветривается веками…

Господи, да неужели обязательно пережить пять жизней и пять смертей, чтобы всё это понять?!

…А далекий шрам горизонта стронулся, наконец, с места.

Навстречу.

Небо.

Непривычное. Странное. Какого не бывало, не бывает, не может быть в обычной жизни обычного человека.

Опять, что ли, всосала тебя проклятая щель между нездешним ковылем и нездешними тучами? Ничто еще не окончено?!

Нет.

Это не Межбережье.

Или оно очень изменилось.

Причем к худшему.

Небо по-прежнему плоско, но ему отчего-то взбрело накрениться, выбелело оно, по нему плывет какое-то грязно-серое кружево… не кружево – рвань… и не плывет – мотается, ерзает, а в такт этому ерзанью-мотанию пульсирует в горле вязкий тошнотный ком…

Небо… Перекосилось, провисло… Над самым лицом… Над. Лицом. Значит, ты лежишь на спине. Под тобой мягкая степная земля. А ковыль? Может, это, белое, с мотающейся сумрачной рванью – может быть, это не тучи, а метельчатое ковыльное месиво? Может, с Межбережьем все как всегда? Может, неладное с твоими глазами?

Может, и так.

Потому что голоса, слитный невнятный хор, тревожный, навязчивый… Как всегда ЗДЕСЬ… Но нет, с голосами тоже неладно. Или со слухом. Не пытаются они, голоса, ни предостерегать, ни втолковывать. Стоны, всхлипы, временами – раздраженно-плаксивый выкрик… кашель… опять крик…

А еще – вместо всегдашней межбережной промозглости —.запах. Сладковатый, муторный, затхлый. Будто… будто бы…

Нет, не вспомнить.

Потому что голоса.

Рассаживается, расплетается надрывный гуд, все назойливей продергивается сквозь него членораздельное, внятное…

– Значит, вы имели основания не доверять лейтенанту Мечникову?

Ого! Связность-то, оказывается, интересная…

– Никаких оснований не имел. Совсем никаких.

Кажется, или этот голос действительно уже приходилось слышать? А первый, который спрашивал… Ага, вот он спрашивает опять – ровно, без интонаций, словно бы говорит не человек (нечеловек?!):

– В таком случае, отчего при нем вы назвали ложное место сбора отправляемых вами групп? Вы предполагали, что лейтенант Мечников может оказаться в плену? Какие именно слова, особенности поведения либо прямые действия лейтенанта Мечникова подвели вас к догадке, что предоставленную свободу действий означенный лейтенант использует для сдачи в?..

Жаль. Что тошнота, что голову, оказывается, взламывает гулкий долбеж… Да, жаль, что столько всякого мешает. Не слушать мешает – восхищаться услышанным. Ишь ведь какая хватка у обладателя бесчувственного-бесстрастного голоса! Не гнет даже, а прям-таки ломит своё!

А вот собеседник того, ломящего, восхититься не хочет – он злится:

– Слушай, капитан, я, кажется, внятно по-русски говорю? Я говорю: не было подозрений совсем никаких! Я говорю: не врал ему, планы изменил! После уже того, когда он ушел! После! Понял наконец, да?!

– На "вы", пожалуйста.

Показалось, или в механически бесцветном голосе обозначился-таки оттенок раздражения? Показалось.

А вот что НЕ показалось-таки – это знакомость второго голоса. Дьявол, глянуть бы или хоть скоситься туда… Нет, не по силам – только грохот в голове совсем почти нестерпимым сделался. Дья-а-вол…

– Ладно, – бесцветный голос чудом каким-то умудрился сделаться еще бесцветнее. – Вернемся к вашим изменившимся планам. Как вашей группе удалось вырваться из мешка, в который вы сами себя загнали?

– Да сколько же можно?!

– Сколько нужно, столько и можно! – Вот теперь в нелюдски бездушном голосе действительно кое что прорезалось – только не раздражение, а этакий стальной пролязг.

Но полуобморочному, измордованному головокружением и тошнотой лейтенанту Мечникову было не до нюансов голосовых интонаций. На лейтенанта Мечникова нахлынуло нечто помучительней тошноты.

Память.

Вспомнилось – разом, вдруг – где он, как в этом самом "где" очутился… и сообразилось-таки наконец (еще, кстати, быстровато для полутрупа с недопроломленным черепом) чей это знакомый голос он слышит.

Озарение… да, именно так – очень удачное словцо подвернулось… Озарение нахлынуло как-то по-дикому, будто на одном экране одновременно крутанули несколько кинороликов.

…Тяжесть предобморочной Вешки истаивает в руках; едва успевший стронуться навстречу стык неба да белоковыльной степи взрывается прямо в лицо плетением листьев-стеблей великанского спорыша, и непомерная травяная заросль вдруг проваливается далеко-далеко вниз…

Нет.

Это чьи-то руки подхватывают тебя под мышки, за локти, за пояс, вздергивают с травы, по которой тебе вздумалось елозить физиономией, усаживают на скамью… А в нескольких шагах точно так же (бережней только) двое бойцов помогают подняться Вешке… Губы девушки мучительно скривлены, голова мотается бессильно и жалко, глаза вымутнены болью… И тем неожиданней внезапно перехватить зацепившийся за тебя встревоженный (за тебя?) взгляд этих глаз… А через миг все заслоняет белое, очень не по-здоровому возбужденное лицо старшего политрука Ниношвили. Гимнастерочная ткань на левом Зурабовом плече стремительно заплывает темным, и кто-то суется к и.о. комполка с надорванным индивидуальным пакетом, но Зураб досадливо отстраняется и всё тормошит тебя здоровой рукой, быстро-быстро шевелит губами – наверное, спрашивает о чем-то, но слова его вязнут, пропадают в мерном громовом гуле… Канонада? Возможно. Но скорее всего, это в ушах у тебя…

…И – как неудачный набросок сквозь недовысохшую грунтовку (только черт его разберет, что здесь сквозь что): клочья осенней пронзительной синевы в прорехах изгрызенных листопадом древесных крон; космы сизого едкого чада, запутавшиеся в ветвях… Ты словно бы валяешься на дне добиваемой штормом лодки; мозг раз за разом пробуравливают налетающие истошные визги – пробуравливают и лопаются с натужным тягучим громом… Каждый такой раз что-то свирепо-радостно поддает по пяткам, спине, затылку, и голова только чудом каким-то не разлетается на мелкие брызги-дребезги… Не разлетается… Или все-таки лопается она, разнесчастная твоя многострадальная голова? А иначе что за дрянь охлестывает тебя после некоторых ударов? Или это не мозги вышибает сквозь новые трещины расседающегося черепа? Или это не твои мозги? Ведь вон кто-то вопит почти не слышно за визгом, грохотом да истеричным невразумительным галдежом, почти непрерывно вопит злобно и сорванно: "Да осторожней же, вы, гады трусливые! Не роняйте же, мать вашу драть! Убьете же!!!"