Ника Ракитина - Стрелки [СИ]

Под крылом самолета Хатан похож на толстую ящерицу с растопыренными лапами. Спина у ящерицы разноцветная, в зубах она сжимает блестящую нить железной дороги, а хвостом упирается в кудрявые зеленые леса, тянущиеся с перерывами до самой Рубии. В Двуречье сохранилось много лесов.

— Уважаемые пассажиры, наш самолет прибывает в столицу Республики Двуречья город Хатан. Температура воздуха в городе — сорок пять градусов по Линну. Внимание, туристическая группа из Варенги, у выхода в город вас ожидает экскурсионный автобус…

Конец путешествию. И начало. Мой сосед заворочался в кресле. Он успел мне порядком надоесть за два часа полета. Едва узнал, что мы будем в одной группе, — засыпал вопросами, как экскурсовода. А мне было совсем не до того…

Толчок — и самолет, дребезжа, как старый автобус, катится по бетонной полосе. Все. Мы в Хатане. Теперь — ждать, пока подадут трап, пока начнут выпускать пассажиров, пока сосед выпутается из кинокамеры и складного кресла… Вот же чье-то горе! Надо будет спрятаться от него в автобусе. Мы идем по взлетному полю к автобусу. Туристов различить легко: залихватские разрисованные сумки, фото- и кинокамеры через плечо, кепочки на затылках… Я на туристку не похожа. Никаких аппаратов я с собой не взяла, и единственная сумка, сиротливо висящая на плече, почти пуста. Я приехала не в гости, а домой, а когда едут домой — лишнего не берут.

Нас встречает экскурсовод — чернявая, средних лет, со вздернутым носом и высокими скулами. В чуть раскосых глазах — дежурная радость и неприкрытая усталость. «Степнячка», — сказала бы Антония… Стоп! Еще рано! Еще громоздятся вокруг сверкающие строения аэропорта, еще не тронулся с места красно-белый автобус, еще… Великий Предок! Этот человек сидит сзади и возится со своей кинокамерой. Самое лучшее — немедля заснуть. Я откидываюсь на спинку кресла, плотно закрываю глаза, и глухо, как сквозь вату, доносится до меня голос экскурсовода:

— Нет, в Хатане мы будем только один день… Поедем в Ландейл… Ну что вы, там же много интересного. Храм Светлой матери, например… А потом в Кариан… К морю? Ну, знаете, как выйдет. Все зависит от вас. Да, в Новый Эрнар тоже заедем… А теперь, обратите внимание: мы выезжаем на площадь Обороны, бывшую Храмовую. Площадь названа в честь героев Хатанской Обороны времен Последней войны. Вот наша гостиница. Из автобуса прошу не выходить…

Не бойтесь, чернявая дама с глазами степнячки. Я не выйду. В десяти минутах отсюда — улица Медников. Или ее сейчас тоже переименовали? Сколько поколений сменилось за эти пятьсот лет — двенадцать, тринадцать? Всё равно.

Все поединки в Хатане проходили на улице Медников — там глухие высокие стены и редко заходят стражи…

— Всё устроено! — радостно кричит экскурсовод, прерывая мои мысли. — Заходите, размещайтесь, сбор через час у входа, пешеходная экскурсия по Старому Городу.

Едва заглянув в номер, где три туристки уже распаковывали чемоданы, я вышла на площадь. Я не собиралась дожидаться экскурсии. Помощь мне не нужна. Вот она, улица Медников… Хорошо, что Старый Город почти весь сохранили в неприкосновенности. Булыжная мостовая, полукруглые двери домов с тяжелыми резными засовами, каменные кружева арок… Из-под одной выбежали дети и промчались мимо, дробно колотя пятками по булыжнику. Им и невдомек, что я иду на поединок.

Поединок, который кончился пятьсот лет назад. Здесь это было? Или здесь? Хорошее место, глухое. Вот здесь, пожалуй, стоял Гэльд. В двух шагах от него — противник. Где прятались прислужники?

Леший их ведает. Но когда тот упал, они выскочили и бросились на Гэльда. И он побежал…

И я бегу. Той же дорогой — к площади Семи Свечей. Сумка хлопает по боку. Подошвы скользят по булыжнику. Тогда еще было темно… Но Гэльд не споткнулся, и по его следам я из-под низкой арки выбегаю на площадь. Солнце, отражаясь в блестящем циферблате часов на башне Храма, бьет мне в глаза. Тяжело дыша, я останавливаюсь. Где же ты, Хатанская карета? Неужели я настолько опоздала? Всего на пятьсот лет…

Хатанская карета.

Гэльд Эрнарский не верил в эту легенду. Будто каждую полночь через площадь Семи Свечей пролетает карета, запряженная вороной шестеркой, и, прогремев по булыжнику, исчезает в проулке, чтобы вернуться на следующую ночь. Семь улиц сходились на площади с разных концов, точно лучи звезды, семь арок уводили под своды окружавших ее стрельчатых башен. У лика Матери в нише одной из башен денно и нощно горели семь свечей, давшие площади название.

Башни вокруг площади были возведены так давно, что не умели светиться, и лишь огонь Матери сиял ночью в темноте да смотрели с неба колючие звезды.

Не было смельчаков прийти на площадь к полуночи, но жители башен слышали порой далекий гром и отчетливый перестук копыт, и долго металось среди стен потревоженное эхо.

Гэльд не верил в эту легенду, но все равно побежал сюда. Ему было все равно, куда бежать — надежды на спасение не оставалось. Топот погони замер на миг, барон остановился, переводя дыхание, и побежал снова. Сердце гулко колотилось, больно стучал по боку меч. Задыхаясь, Гэльд сорвал плащ, отшвырнул его и бросился в сторону, под арку, а потом выбежал на площадь. Зашуршали на главной башне часы, готовясь бить, и он увидел, как тень — еще более черная, чем ночная темнота, — загремела навстречу. Еще ничего не сознавая, барон метнулся наперерез, чуть ли не под копыта коней, повис у переднего на упряжи. Не слушая разъяренного вопля кучера, метнулся к карете и вскочил на подножку прежде, чем карета рванулась с места. Гэльд не верил в эту легенду. Он просто решил, что ему повезло. Карета летела сквозь площадь, и мужчина едва удерживался на подножке, уцепившись за край окна. Потом, когда карета замедлила ход на повороте, распахнул дверцу и без сил свалился на сиденье, в темноту.

В глубине кареты негромко вскрикнула женщина.

— О Предок! — сказал барон, с трудом переводя дыхание. — Простите, я не хотел напугать вас. За мной гнались.

Он ждал, что незнакомка ответит, но женщина промолчала. И Гэльд замолк, подбирая слова для более пространного объяснения. Карета ровно покачивалась на замощенной дороге, и он незаметно для себя задремал, и во сне напряженно сжимая рукоять меча, готовый вскинуться при любой тревоге.