Ника Ракитина - Ратанга [СИ]

— Охоча какая — вынь да положь!

Я поняла, что стражники в пустоте площади не прочь поразговаривать, только мне от этого легче не стало.

И тут судьба смилостивилась надо мной. На широкое крыльцо Башни вышли, беседуя, Странница и какой-то человек.

— Не торопись и не медли, — услышала я ее отчетливый, чуть усталый голос. — В Вельде остановишься… Ну и… светлый путь!

Он кивнул и скользнул в сумрак, а я — бросилась к ней. Стражники выставили копья.

— Эгле! — воскликнула Странница. — Что ты тут делаешь?

— Ох и настырная! — проворчал старший будто даже с уважением.

— Я к тебе! А меня не пускают…

Странница обняла меня за плечи, увела в темноту Башни. Я с трудом понимала, где мы идем, только мелькали стражи в пересечениях коридоров да чередовались мерцающие походни в стенных гнездах.

Кивнув последнему стражу, в серой куртке с гербом Ратанги и с коротким копьем, Странница распахнула дверь.

Сквозь большое, с частым переплетом окно вплывал в покой неяркий свет. Проступали из теней стол с высокой незажженной светильней, узкая, застланная холстиной кровать, низкий ларь-лава. На распятой по стене волчьей шкуре висел в ножнах знакомый мне меч, такая же шкура лежала на каменном полу. И это все? Так живет Хранительница Ратанги? Мне стало отчего-то обидно.

И только подойдя к столу, разглядела я единственную роскошь этого покоя — две книги в тяжелых, изукрашенных золотом окладах. Одна была распахнута на середине и заложена серым зегзичьим пером. Из-под книг стекал на край стола холст со странным трехцветным рисунком: зелено-коричневым, с синими извивами и пятнами, а по нему точки и черные загогулины.

— Это карта, — объяснила Странница. Я, переглотнув, кивнула.

— Садись, Эгле. Хочешь есть?

Я помотала головой.

Странница села рядом. Мы молчали.

Сумрак сгущался, я уже с трудом различала лицо Хранительницы и только тогда насмелилась.

— Я пришла… просить тебя.

Мне сделалось холодно, точно я бросалась в омут, но отступать уже было поздно.

— Только не зажигай светильню, — заторопилась я, уловив ее движение. — Я сейчас… Я не могу так больше жить!

— Тебя кто-нибудь обидел, Эгле?

В горле зацарапало. Захотелось втиснуться лицом ей в плечо и зарыдать в голос от того, что меня никто не любит здесь и никому я не нужна… Даже Алин, всеми презираемой и отвергнутой, легче. Потому что она своя. И Вентнор уехал…

— Вентнор уехал, — прошептала я, с трудом сдерживая слезы. Мне почудилось, что она вздрогнула. Но голос был ровен:

— Так надо.

И все? Так надо?! Кому надо-то? Тебе? Ему? Ратанге?! Ведь сейчас нет боев! Может быть, последние дни, когда я могу его видеть. Разве ты не понимаешь?..

Я не выкрикнула этого, только отодвинулась, напрасно стараясь сглотнуть застрявший в горле комок.

— Что еще? — спросила Хранительница безразлично.

Ох, как захотелось мне встряхнуть ее, чтобы не было этого четкого голоса, чтоб хоть боль прозвучала в нем, хоть что-то человеческое!

— Алин… — прошептала я хрипло от ненависти. — Алин проще прийти к тебе. Когда ей хочется…

— У Алин никого нет, кроме меня.

— А у меня кто есть?! Ваша славная Ратанга?!..

Ее глаза сверкнули, но я уже не могла остановиться.

— Я так не хочу! Не могу больше! В Доме Исцеления доверяют только бинты подносить и белье стирать!

Она резко встала:

— Если надо, то и это делать будешь.

— С этим и девчонки справятся! А я больше могу!..

— Что именно? — голос ее был тих и страшен, такое в нем звучало напряжение.

— Я хочу воевать. Вместе с вами.

— На стене меч, — качнула она головой. — Возьми.

— Так сразу?..

— Ну да.

Какой у нее холодный голос… Она же знает, что я не умею. И вот так… как нашкодившего щенка… У меня лицо вспыхнуло от стыда и гнева. Хорошо, что темно. Не видно.

— Я научусь. Научусь!

— Стоит ли?.. — голос был тихим и усталым. — Многие вожди тоже так считают… Что теперь надо воевать, а все прочее — оставить на потом. Только… если думать так, мы проиграем, еще не успев начать битвы.

— Но сейчас, сейчас важнее нет — воевать!

— Это никогда… никогда не будет самым важным.

Я не понимала, зачем она говорит мне это. Обида и раздражение подкатили под горло, как… волна.

— Даром ты на меня высокие слова тратишь, Хранительница. Мы о разном говорим. И это все — ни к чему.

Не отвечая, она высекла огонь, зажгла светильню. Взяв ее, обернулась ко мне. И только тогда я увидела ее искаженное мукой лицо.

— И-дем, Эгле, — сказала она ровно. — Я найду тебе провожатого.

— Я сама найду дорогу.

— Хорошо, иди, — согласилась она устало.

Я оглянулась с порога: она сидела за столом, обхватив лоб ладонями, и в опущенных ее плечах, в поникшей голове было нечто такое, от чего у меня сжалось сердце. И все же мы были сейчас безмерно далеки друг от друга, и ни ее разум, ни моя жалость ничего изменить не могли.

За поворотом, где стоял под пылающей походней неподвижный стражник, я столкнулась с оружным человеком. На его плече, освещенный пламенем, вспыхнул знак вождя.

— Хранительница… — быстро начал он, но я оборвала:

— Нет! Я Эгле. А Хранительница там, у себя.

Растерянность на лице вождя сменилась отчужденностью. Он обошел меня и заторопился дальше. А я вышла на площадь. Старший стражник отошел, а молодой стоял на своем месте и окликнул меня, как давнюю знакомую:

— Эй, ну как, поговорили? Далеко ли собралась?

Я хотела промолчать, но вдруг нежданная мысль пришла в голову, и я вернулась к парню.

— Далеко ли, близко — не тебе спрашивать. Ты лучше вот что ответь — молчать умеешь?

Он радостно захохотал:

— Могу, коли сильно попросят!

— Нож какой-нибудь есть у тебя?

— Какой-нибудь — это в трапезной, — усмехнулся парень, — у меня боевой, двуострый.

— Дай мне его, — попросила я. — Ненадолго дай, верну тотчас же.

— Ну, коли так… — он пожал плечами, вынул из-за отворота сапога нож с костяной рукоятью и длинным тонким клинком. — Бери. Ты чего задумала-то?

Не отвечая, я взяла нож, потрогала лезвие ногтем — хорошо ли наточено — а потом повернулась спиной к стражнику и, стиснув зубы, полоснула себя по скуле. Острое лезвие мгновенно вспороло кожу и — или это мне почудилось? — заскрипело по кости. Я зажала порез ладонью, вытерла нож о платье и отдала стражнику. Тот не сводил с меня растерянного взгляда.

— Ты чего натворила?

— Ничего. Умеешь молчать — молчи.

Может, он еще что спросил, но я, не слушая, побежала прочь, через площадь к дороге, ведущей вниз. Уже совсем стемнело, но дорог была хорошо видна, и я бежала быстро, старательно зажимая щеку ладонью. Теплая кровь ползла, просачивалась сквозь пальцы, медленно и щекотно. Боль была несильная, саднящая, и еще перехватывало дыхание, как от сильного ушиба.