Георгий Левшов - Сделка с демиургом [litres]

прочел человек стихотворение, Авдеев застонал, мышцы скрутила судорога. Зеркала обернулись вокруг своей оси, и все исчезло. Неумолимая сила сбросила его с уютного кресла и швырнула в серое ничто. Последнее, о чем он вспомнил, был загадочный пункт в договоре.

«Запрещено вступать в сговор с асарегами и васагами…»

И пришла мгла.

Дурманный аромат черемухи окутал город жарким опахалом. Старожилы утверждали, будто черемуха цветет к заморозкам. В этом году городские оракулы ошиблись. К трем часам дня воздух прогрелся до двадцати семи градусов. Вдоль каменных бастионов Петропавловской крепости выстроились поклонники северного загара. Они появлялись здесь обычно в начале марта. По скованной льдом Неве гуляют горожане, а возле каменных стен, как столбики, стоят полураздетые фигурки. К середине мая установилась жара, которая приходит в местные широты лишь в июле.

К зоосаду примыкал парк Ленина – излюбленное место отдыха горожан. Здесь было людно, у автоматов с газированной водой скопилась очередь. На три работающих автомата сохранился только один стакан, который страждущие ленинградцы передавали друг другу, как реликвию. Многие поругивали алкашей, похитивших емкости для своих нужд. За тенистой липовой рощей возвышалось монолитное здание из желтого кирпича – постройка начала двадцатого века, спроектированная в стиле конструктивизма, – знаменитый кинотеатр «Великан», а рядом с кинозалом находился планетарий. У ленинградцев, посещавших планетарий, сохранились в памяти незабываемые впечатления от его посещения! Под куполом на черном фоне рассыпались тысячи звезд, а диктор басовито рассказывал про созвездия Гончих Псов, Большой Медведицы, Кассиопеи…

Нынешним майским днем планетарий пустовал. Горожане брали штурмом кассы кинотеатров. По стране триумфально шествовал новый отечественный боевик «Пираты двадцатого века». За два месяца проката фильм собрал рекордное число зрителей.

Закончился сеанс, распахнулись широкие двери кинозала, пахнуло человеческим теплом. Наружу выбежали трое молодых парней, у русоволосого парнишки на плече висела магнитола. Слабенькие динамики извергли трескучий скрип.

«Все очень просто: сказки – обман… – запел вокалист. – Солнечный остров скрылся в тума-ан…»

Ребята остановились возле гастронома. Коренастый парень, с усеянным веснушками рябым лицом, барским жестом извлек из кармана джинсов пятирублевую купюру.

– Худой, организуй кентам праздник!

– Шементом! – откликнулся высокий юноша. Кличка прикрепилась к нему намертво, он и не возражал.

Почетная кликуха! Подросток ввернул новое жаргонное словечко, привнесенное старшим товарищем с зоны, где тот отбывал срок заключения. Хорошее слово, цепкое, оно символизировало стремительность действия.

Близился вечер, возле прилавка столпилась очередь. Продавщица щелкнула костяшками счетов, нанизала бумажный чек на острый металлический штырь и протянула покупателю кусок докторской колбасы с проступающими на бумаге жирными пятнами.

– Следующий!

Голос у нее был звонкий, молодой, что не соответствовало внешности. Сеть красных прожилок проступила на отечном лице сорокалетней женщины, чахлый хвостик белых волос выбивался наружу из-под косынки. Бабулька в голубом платочке неодобрительно посмотрела на молодых людей, стоящих возле витрины. Паренек втерся к прилавку, оттеснив граждан, протянул купюру.

– Белое крепкое! Два флакона!

Рубаха у молодого человека была расстегнута до пупа, на безволосой груди болтался амулет – имитация костяного зуба на кожаном шнурке. Юноше было на вид лет шестнадцать, а спиртное разрешалось отпускать лицам, достигшим совершеннолетия. Грозное предостережение было вывешено над полкой с консервами, рядом с «Книгой жалоб и предложений», вставленной для непонятных целей в рамку из оргстекла.

– Паспорт с собой?! – нахмурилась продавщица.

– Мне уже восемнадцать! О чем базар?!

Скулы покупателя побелели, пальцы сжались в кулаки. По виду припадочный, решила продавщица. Она машинально дотронулась до мочек ушей, проверив наличие золотых сережек с кроваво-красными камнями. Ну его к лешему, не продашь – подстерегут после смены, ограбят, и то еще чего похуже сделают!

– Рубль девяносто восемь за каждую бутылку!

Очередь дружественно промолчала, только женщина в платке не сдержалась:

– Ни стыда ни совести, прости меня господи!

– Усохни, мамаша! – дружелюбно ответил парень.

– Сталина на вас нет!

– Отвали, швабра! – рассмеялся молодой человек.

Он получил сдачу и, воздевая над головой две темные бутылки, протиснулся к выходу.

«Лишь только весною тают снега-а-а, – пропел вокалист, – и даже у моря есть берега-а-а!»

Компания вывалила на улицу.

– Куда пойдем, Груздь? В сквер или в парадняк?

Молодой мужчина с веснушчатым лицом мечтательно посмотрел на синее небо, ловко сплюнул на землю.

– Погода ништяк! Чё в подъезде толкаться? Пошли в сквер…

В сквере царила благословенная прохлада, две скамейки были скрыты густой листвой от посторонних глаз. Следы голубиного помета заляпали доски. Обладатель магнитофона провел ладонью по гладкому дереву, брезгливо сморщился.

– Чё тянешь, Андрюха! – рассмеялся Груздь. – Делай как я!

Он забрался на спинку скамейки, опустив ноги, обутые в польские кроссовки, на площадку, предназначенную для сидения. Андрей, вчерашний школьник, стройный, белокурый паренек с родимым пятном на скуле, последовал его примеру. Он преданными глазами глядел на веснушчатого альфа-самца. Худой впился зубами в пластиковую пробку на бутылке, от напряжения на его шее вздулись синие вены.

– Побереги клыки, Худой! На киче пригодятся!

Груздь потряс спичечным коробком. С шипением чиркнула спичка, пластик расплавился под дрожащим огоньком, мягкая пробка слетела с горлышка. По праву старшего Груздь сделал два больших глотка, вытер губы тыльной стороной ладони. На средних фалангах указательного и безымянного пальцев синели татуировки.

– Вечный кайф!

Он протянул бутылку товарищу, желтый надкусанный ноготь указал на край бордовой этикетки.

– Вон по ту черту, понял, Худой? Выжрешь полфлакона, как в прошлый раз, – ухо отгрызу!

Шутка была классная, а жадность Худого до спиртных напитков являлась предметом насмешек. Паренек присосался к горлышку, как пиявка, шевельнулся кадык, выпученные серые глаза наполнились слезами.

– Уф, вечный кайф! – выдохнул Худой и благодарно посмотрел на товарищей.