Брайан Олдисс - Гелликония

Ветер гулял по всему дворцу, хлопал дверями и взметал занавеси. Король ЯндолАнганол, без кровинки в лице, вел разговор со своими духовниками. После нескольких минут пространных рассуждений один из духовников сказал:

– Ваше величество, дело, о котором вы печетесь, свято по своей сути, и я верю, что в сердце вы уже сделали выбор. Ради нашей веры вы сумеете скрепить новый союз, и мы, святые отцы, благословляем вас на это.

В ответном слове короля звенела сталью яростная одержимость:

– Если я пойду на союз, о котором вы говорите, это будет означать, что я во власти лукавого и впущу его в святую обитель.

– Не стоит так сгущать краски, мой повелитель. Ваша королева и ее брат плели сети заговора против Сиборнала, и теперь, после того как ЯфералОборал погиб, королеву следует наказать.

Духовники уже уверовали в ложь, которой дал ход сам король; быть может, уверовали лишь отчасти, но все же вслух не ставили слова короля под сомнение. Идея пустить такой слушок принадлежала старику отцу короля, и, раз сорвавшись с ловких уст, клевета стала всеобщим достоянием, а затем и истинным свидетельством против королевы.

Полномочные послы в своих покоях ожидали ответа короля, не переставая сетовать на неудобства маленького и жалкого матрассильского дворца, на здешнюю нищету и плохое гостеприимство. Королевские советники без устали вели споры, ревностно отстаивая друг перед другом только им самим понятные эфемерные преимущества; сходились же советники только в одном, в чем никто из них не сомневался. Вкратце это сводилось к следующему: как только король Орел разведется со своей королевой и женится на Симоде Тал, вопрос о недопустимо выросшем за последние годы поголовье фагоров в Борлиене снова будет поднят.

По утверждению старых летописей в незапамятные времена огромные скопища фагоров захватили Олдорандо, сожгли и сровняли с землей его города. С тех пор ненависть к двурогим передавалась в Олдорандо из поколения в поколение. Год от года популяция фагоров неуклонно уменьшалась. Панновальский блок считал обязательным, чтобы Борлиен так же неукоснительно следовал общепринятой политике. Как только Симода Тал станет женой короля Борлиена и министры ее двора получат влияние при Матрассильском дворе, требование гонений на анципиталов будет выдвинуто самым решительным и недвусмысленным образом.

Едва мягкосердечная МирдемИнггала сойдет со сцены и некому станет сдерживать короля Орла, нового крестового похода против двурогих не миновать.

Но что же король, каким будет его решение?

В четырнадцать часов с несколькими минутами король стоял нагишом в одном из верхних покоев дворца. На стене, с мрачной торжественностью отсчитывая секунды, раскачивался огромный оловянный маятник. Напротив, на другой стене, висело большое серебряное зеркало. По углам вместе с гардеробными молча ожидали знака от короля прислужницы, готовые сию минуту начать одевать монарха и готовить его к встрече с иноземными послами.

Между маятником и зеркалом либо стоял, либо ходил быстрыми шагами от стены к стене король ЯндолАнганол. Мучаясь в нерешительности, он раз за разом проводил пальцами по еще свежему шраму на бедре, потирал бледный плоский живот или заглядывал себе за спину, чтобы увидеть там вспухшие кровавые полосы, спускающиеся до худых ягодиц. Видя в зеркале отражение малорослого, исхлестанного бичом существа, он рычал от бессильной ярости.

Он легко мог отправить дипломатов паковать тюки и баулы, не дождавшись ответа, несолоно хлебавши; обуревающая его черная ярость и кхмир затмевали разум, и он колебался на грани такого решения. После этого он мог бы стиснуть в объятиях самое дорогое, что было у него на свете, - королеву - и усеять ее рот горячими поцелуями, перемежая их с клятвами не расставаться никогда, с обетами вечной любви и верности. Он мог также разыграть и полную противоположность, став в глазах одной негодяем, а в глазах многих святым, готовым бросить все к ногам своей страны.

Те немногие, кто следил сейчас за ним со стороны, издалека, а именно семейство Пин с Аверна, многие часы проводившее за изучением глубинных психологических связей и духовных противоречий королевского рода, считали себя вправе с уверенностью заявить, что решение, сию минуту сводящее с ума короля, на самом деле принято им очень давно. Хранящаяся в банках памяти Пин информация восходила к той далекой поре, когда, около шестнадцати поколений назад, большую часть Кампаннлата укрывали непроходимые снега, а в далекой глухой деревне, зовущейся Олдорандо, правил некто АозроОнден, далекий предок Анганолов. Нанизанной на эту неразрывную нить висела бусина-история размолвки между сыном и отцом, скрывающаяся в тени многих поколений, но до сей поры не забытая.

Семя разлуки с самым дорогим лежало в короле ЯндолАнганоле, зароненное в его разум много веков назад, погрязшее так глубоко, что сам он и понятия о нем не имел. Плодородной почвой для этого семени было презрение к самому себе, имеющее еще более древнее происхождение. Презрение к себе заставило короля отвернуться от ближайших друзей и связаться с фагорами; чувство это было взращено и отточено несчастьями и отверженностью детства и юности короля. Эти подспудные движущие силы были глубоко захоронены, но тем не менее голоса их доносились до поверхности сознания короля и звучали хоть и слабо, но весьма отчетливо.

Круто отвернувшись от зеркала, от смутной фигуры, мелькавшей в серебряной глубине, король жестом велел служанкам приблизиться. Он протянул им руки, и его принялись одевать.

– Корону, - молвил он, когда девы взялись приглаживать его светлые волнистые волосы. Он сумеет наказать ожидающих его дигнитариев, он накажет их, поднявшись над ними на недосягаемую высоту.

Через несколько минут дигнитарии, прервав скучное ожидание, с облегчением бросились к окнам Зала совета, заслышав за ними строевой шаг. За окном они увидели огромное число покрытых длинной белой шерстью голов с острейшими блестящими на солнце рогами, голов, посаженных на широкие плечи, поддерживаемые мощными спинами, услышали грохот копыт и - эхом - скрип кожаного боевого доспеха. Под окнами зала прошел Первый полк Фагорской гвардии при полном параде - такое зрелище было способно внушить беспокойство даже самым стойким из людей. Вид марширующих двурогих, чьи руки и ноги гнулись в локтях и коленях в обе стороны, был совершенно нечеловеческим. Марширующие существа казались выходцами с того света, настолько поразительным и сверхъестественным было чувство, вызываемое видом коленей, с одинаковой легкостью сгибающихся вперед и назад.

Сержант выкрикнул команду. Фагоры остановились, мгновенно, так же не по-человечески, но очень по-фагорски, перейдя от ходьбы к полной неподвижности.