Брайан Олдисс - Гелликония

— Эй, старина, хватит хмуриться. Мы сидим тут живые и здоровые, мы теперь герои — ты в особенности, — и скоро все мы вернемся домой.

Лицо у Умата было широкое и мясистое, точь-в-точь как у его отца, и сейчас эта круглая физиономия лучилась радостью.

— Этот мир вокруг, он чертовски пуст, вот почему мы поем — чтобы наполнить его хотя бы звуками. Но у тебя в голове все время бродят какие-то мысли.

— Умат, твой голос мелодичностью превосходит все слышанные мной голоса, даже стервятников, но я иду спать.

Умат понимающе махнул рукой.

— Я так и думал. Это все твоя красавица-пленница. Убери ее от меня с глаз долой. Что ж, иди к ней. Обещаю ничего не говорить Инсил.

Лутерин легонько ткнул Умата в живот.

— Да, не повезло Инсил с братом, я бы от тебя точно повесился.

Глотнув еще йядахла, Умат весело отозвался:

— Она та еще сестрица, Инсил-то. Подумать, так она должна бы мне еще спасибо сказать, если я возьму тебя за загривок и отведу немного попрактиковаться.

Вся компания громогласно захохотала.

Поднявшись на ноги, Шокерандит пожелал приятелям спокойной ночи. С трудом разбирая дорогу, он добрался до своей палатки, разбитой возле повозок. Над головой светили звезды, но все равно было очень темно. На этих широтах не бывало зари, которая у них в Харнабхаре не была редкостью.

По-прежнему сжимая в руках флягу, он едва не полетел кувырком, споткнувшись о привязь своего лойся, продетую сквозь левое ухо животного: лойсь был привязан к воткнутому в землю копью. Опустившись на четвереньки, Лутерин заполз в палатку, где уже лежала женщина.

Торес Лахл лежала свернувшись маленьким комком, подтянув колени к груди и обхватив их руками. Ни слова не говоря, она взглянула на Лутерина. В темноте ее лицо выделялось бледным пятном. В ее глазах на мгновение отразилась россыпь блестящих звезд в небесах.

Схватив Торес Лахл за локоть, он рывком перевернул ее и насильно впихнул в руку флягу.

— Выпей йядахла.

Она молча потрясла головой, упрямо отказываясь от угощения.

Тогда он схватил ее за голову и ткнул горлышком кожаной фляги прямо в губы.

— Пей, сука, кому сказано! Иначе рассержусь.

Она снова затрясла головой. Тогда он принялся выкручивать женщине руку. Вскрикнув от боли, Торес взяла флягу и глотнула обжигающего напитка.

— Вот так, тебе не повредит. Выпей еще.

Торес закашлялась и сплюнула, капля слюны попала ему на лицо. Шокерандит жадно впился девушке в губы.

— Есть ли в тебе милосердие? — вдруг взмолилась та. — Ты же не варвар.

Женщина вполне сносно говорила на сибише, пусть и с заметным, хотя и довольно приятным акцентом.

— Ты, женщина, моя пленница. Поэтому не жди благородного обращения. Что бы с нами ни случилось, теперь ты принадлежишь мне, ты часть добычи, доставшейся мне, победителю. Даже сам архиепископ поступил бы с тобой точно так же, как собираюсь поступить я, окажись он на моем месте...

Лутерин глотнул еще вина, потом глубоко вздохнул и тяжело опустился рядом с ней.

Она лежала вытянувшись в струнку; потом, почувствовав его нерешительность, заговорила. Когда Торес Лахл не плакала, ее голос журчал, словно ручей, словно бы где-то в глубине ее горла постоянно переливалась влага.

— Старейшина, который говорил с тобой днем, — сказала она, — боялся попасть в рабство, в которое попала теперь я. Что ты имел в виду, когда говорил, что этот ваш архиепископ принял единственно верное решение?

Шокерандит лежал молча, внутренне борясь с опьянением, борясь с заданным вопросом, борясь с желанием влепить девчонке затрещину за то, что она так хитроумно решила отвлечь его и перевести разговор в другое русло. И в этом молчании в его сознании, черной волной поглотив желание взять ее силой, поднялось понимание, — осознание неминуемой судьбы, от которой не уйти. Чувствуя, что теперь он понимает все совершенно ясно, Лутерин отхлебнул еще вина.

Он перевернулся на живот, чтобы его слова лучше дошли до пленницы.

— Решение, говоришь... единственно верное решение, женщина? Решение может принять бог Азоиаксик да еще олигарх — а не этот святоша, которому по душе глядеть, как его собственные солдаты истекают кровью, — лишь бы была возможность плести интриги.

Лутерин указал в сторону своих приятелей, все еще сидящих вокруг костра.

— Видишь этих болванов? Как и я, они пришли из Шивенинка, почти за четверть мира отсюда. До границы Ускутошка всего две сотни миль. Со всем нашим тяжелым снаряжением, с остановками в дороге, потому что нужно добывать еду и фураж, мы не сможем делать больше десяти миль в день. Как по-вашему, сударыня, мы кормимся в это время года?

Он затряс Торес так, что у той лязгнули зубы, и наконец она испуганно обмякла и спросила:

— Но вы ведь что-то едите, да? Я видела, что вы везете с собой фургоны с припасами, а животные могут пастись сами.

Лутерин рассмеялся.

— Значит, мы едим, просто что-то едим? И что же мы едим, как по-твоему? Сколько, ты думаешь, тут солдат? Ответ вот какой: тут у нас что-то около десяти тысяч людей и нелюди, а кроме того, семь тысяч лойсей и другого скота. Каждому человеку нужно по два фунта хлеба в день, а также фунт другой провизии, считая и порцию йядахла. В сумме это составит тринадцать с половиной тонн каждый день.

Люди могут голодать. Мы можем идти и на пустой желудок. Но животных нужно кормить, иначе они будут болеть. Лойсю требуется двадцать фунтов фуража каждый день; в результате на семь тысяч голов выходит шестьдесят две тонны в день. Получается, что нам нужно тащить с собой или покупать семьдесят пять тонн каждый день, но мы можем везти с собой только девять тонн...

Лутерин откинулся на спину и замолчал, словно пытаясь осознать эту перспективу и перевести ее в цифры.

— Откуда же мы берем недостающее? Приходится добывать фураж на ходу. Мы можем реквизировать провиант в деревнях, которые встречаются у нас на пути, — вот только дело в том, что в этой части Чалца нет деревень. Значит, придется жить тем, что родит тут земля. Не говоря уж о проблеме хлеба... Нужно двадцать пять унций муки, чтобы испечь два фунта хлеба. Значит, требуется шесть с половиной тонн муки каждый день, и их необходимо где-то найти.

Но это ничто по сравнению с тем, сколько съедают животные. Нам нужен целый акр зеленого фуража каждый день, чтобы прокормить пятьдесят лойсей и хоксни...

Торес Лахл разрыдалась. Шокерандит поднялся на локте и, продолжая говорить, уставился на лагерь. Над огромным простором степи в темноте горели искорки звезд, временами заслоняемые неразличимыми проходящими фигурами, возникающими между Лутерином и небом. Кто-то пел; другие погружались в транс и общались с мертвыми.

— Предположим, до приграничной Кориантуры мы доберемся через двадцать дней; это означает, что нашим животным нужно съесть две тысячи восемьсот акров травы. Твой покойный муж... он должен был вести подобные расчеты, разве не так?