Брайан Олдисс - Гелликония

Женщина, исполняющая роль хозяйки, прервала их разговор, и они отошли друг от друга. Лутерин взял новый бокал йядахла, но тут же поставил вино, так сильно тряслись руки. На миг ему снова удалось обратиться к Инсил, перебив церковника, который что-то втолковывал ей:

— Инсил — то, что ты сказала, ужасно! Откуда ты узнала, что отец убил Фавина? Ты была там? Или ты лжешь?

— Конечно нет. Я узнала потом — когда ты валялся без чувств — своим обычным способом, подслушала. Мой отец все знал. Он был доволен — смерть Фавина была мне наказанием... Я просто не могла поверить в то, что услышала. Когда он обо всем рассказал моей матери, та смеялась. Я не верила своим ушам. Но в отличие от тебя не упала в обморок длиной в год.

— Но я ничего не знал... я ни о чем не подозревал, даже вообразить не мог.

Она взглянула на него с презрением, зрачками в пол-лица.

— Ты и сейчас сама наивность. Роковая наивность. О, я могу все рассказать...

— Инсил, только не говори никому, иначе наживешь кучу врагов.

Но ее взгляд был тверд, и она снова рассмеялась.

— От тебя мне нет и никогда не было никакого толку. Я уверена в том, что дети интуитивно чувствуют настоящий нрав родителей, не тот, который родители показывают всему миру. И ты чуял норов отца, его истинную природу, и притворился мертвым, чтобы избежать его мести. Но умерла на самом деле только я.

К ним шел Аспераманка.

— Через пять минут встретимся в коридоре, — быстро сказала Инсил Лутерину и повернулась к мужу, приветливо протягивая к нему руки.

Лутерин отошел в сторону. Он прислонился к стене, стараясь успокоить бурю чувств.

— О, Прародительница... — простонал он.

— Могу представить, как толпа угнетает вас, привыкшего к одиночеству, — проговорил кто-то, проходя мимо.

Вся его жизнь перевернулась и продолжала переворачиваться. То, что происходило с ним прежде, было фальшиво, он был другой, всю свою жизнь он притворялся другим. Даже его отвага на поле битвы — там ему удалось дать выход скрываемой столько времени муке — значит, это была вовсе не отвага? Быть может, войны — это просто освобождение от мук, а не чистое насилие? Он понял, что не знал и не понимал ничего. Он цеплялся за свою невинность, боялся правды.

Теперь он вспомнил, что после смерти брата пережил момент истины. Они с Фавном были очень близки. В вечер смерти Фавина он пережил физическое потрясение, однако отец объявил о смерти сына только на следующий день, сказал, что Фавин умер на день позже. И это небольшое на первый взгляд несоответствие поразило его юное сознание, все отравило. Постепенно — он мог это предвидеть — с освобождением от яда к нему придет радость. Но освобождение от яда еще не закончилось.

У него дрожали ноги.

В путанице собственных мыслей он почти забыл об Инсил. Ее странное состояние вселяло тревогу. Он зашагал к коридору, где она просила ждать, — со страхом гадая, что же еще услышит от нее.

Путь ему преградили церковники, и Лутерина вовлекли в оживленную беседу, преимущественно о важности момента и о том, чего ждать теперь, когда природа ожесточится еще больше. За разговором церковники пожирали маленькие мясные пирожки в форме птичек, и Лутерин подумал, что ему нет дела до этой церемонии, свидетелем и участником которой он оказался.

Разговор прервался, и все взгляды обратились к дальней стороне зала.

Аспераманка и Эбсток Эсикананзи по винтовой лестнице поднимались из зала в верхнюю комнату.

Воспользовавшись паузой, Лутерин выскользнул в коридор. Через минуту рядом с ним оказалась Инсил, она так спешила, что на ходу всем сухопарым телом устремилась вперед. Бледной рукой она приподнимала юбку, драгоценности блестели, словно кусочки льда.

— Я вынуждена быть краткой, — заговорила она без предисловий. — За мной постоянно следят, за исключением тех моментов, когда подают вино или когда всем приходится принимать участие в дурацких церемониях — как теперь. Кому какое дело, что мир внезапно провалится во тьму? Послушай, когда отсюда можно будет уйти, отправляйся в городок к торговцу рыбой. Лавочка в конце улицы Святости. Запомнил? Никому ничего не говори. «Целомудрие для женщин, тайна для мужчин», как говорится. Держи язык за зубами и храни тайну.

— Но о чем ты, Инсил?

Снова он задавал ей вопрос.

— Мой дорогой муж и мой дорогой отец замышляют избавиться от тебя. Убивать тебя, как я понимаю, они не станут — это может выйти им боком, и кроме того, они перед тобой в долгу — ты ведь так вовремя помог им избавиться от прежнего олигарха. Но после окончания церемонии постарайся не попадаться им на глаза и сразу отправляйся на улицу Святости.

Он с нетерпением вгляделся в ее гипнотические зрачки.

— Но что за тайная встреча — зачем мне туда идти?

— Я просто передаю просьбу, Лутерин. Надеюсь, ты еще не забыл имя Торес Лахл?

Трокерн и Эрмин уснули. Шойшал куда-то ушла. Геонавты, вожатые домиков, остановились, и поселок терпеливо дожидался появления на свет их потомства, наслаждаясь вечерней свежестью.

СарториИрвраш проснулся и потянулся, позевывая. Он сел, прислонился спиной к стене, почесал седую голову. Он давно уже завел привычку спать во второй половине дня и просыпаться около полуночи, чтобы размышлять в тихие ночные часы, пока его дух общался со странницей-Землей, дожидаясь наступления юного и мудрого рассвета. Он был учителем Трокерна. Свое имя он выбрал в честь старого книжника с Гелликонии, прожившего опасную жизнь, с чьим духом он встречался в минуты общения состраданием.

Через некоторое время он поднялся и вышел наружу. Он постоял, дыша воздухом и глядя на звезды, наслаждаясь ощущением ночи. Потом прошел к соседнему домику и разбудил Трокерна.

— Я сплю, — пробормотал Трокерн.

— Мне бы не пришлось будить тебя, если бы ты бодрствовал.

— Ммм...

— Ты кое-что похитил у меня, Трокерн. Мое объяснение того, почему на Земле жизнь пошла установленным порядком. Похитил с тем, чтобы произвести впечатление на дам.

— Как видишь, мне удалось произвести впечатление только на половину дамского общества.

Трокерн указал на Эрмин: та мирно спала, чуть выпятив губки, словно в своем полночном сне ожидала поцелуя.

— К сожалению, ты неверно изложил мои доказательства. Собственничество, некогда неотъемлемая черта человечества, вовсе не продукт страха, как ты утверждал, — хотя сам я называл ее продуктом «постоянной тревоги». Это продукт внутренней агрессии. Древние расы не знали настоящего страха: в противном случае они никогда бы не решились создать оружие, способное, что легко было предвидеть, уничтожить их всех. В корне всего лежит агрессия.

— Но агрессивность порождена страхом?