Карина Демина - Лиса в курятнике

Женщина закивала.

— Здесь обойдем… ни к чему нам лишний раз на глаза попадаться…

А то мало ли, вдруг да взгляд благородной особы оскорбится.

— И тропиночкой… сын, стало быть?

— Единственный, — вздохнула женщина, прижимая ридикюльчик к груди. — Батюшка нас оставил… теперь вот маюсь… когда б не Лешечек, точно в монастырь бы ушла…

— К чему вам в монастырь? — удивилась Лизавета. Никогда-то ей, любящей жизнь, не было понятно это вот стремление укрыться от мира.

— Людям служить…

— Так по-разному служить можно. — Лизавета огляделась. Кажется, вот тот огромный трехъярусный фонтан находился в самом центре сада, тогда им надо чуть левее… или правее? Вот же… хотела сделать доброе дело, а в итоге… — Сходите в городскую лечебницу, им всегда свободные руки нужны.

— Я не умею…

— Научат. Там не сложно… главное, желание. Или вот еще… школ много, а учить грамоте некому. Вам за это и платить будут…

Сущие гроши, но все же… и тетушке учить нравилось. Сперва она тоже не больно-то хотела идти, приговаривая, что чему она научить способна? А после втянулась. Почувствовала себя нужной и вовсе не такой уж беспомощной, как самой представлялось.

— Куда это вы собрались? — поинтересовался уже знакомый писарь, выбираясь из кустов. А Лизавета в очередной раз подивилась, во-первых, его вездесущности, а во-вторых, престранной привычке местного люда игнорировать дорожки.

Для них же проложены.

А он кусты ломает. Им, между прочим, неприятно.

— К выходу, — честно ответила Лизавета и новую знакомую под руку взяла. А то еще перепугается, чиновники на обычный люд воздействие оказывают парализующее — что на волю, что на разум.

— Решили удалиться, окончания конкурса не дожидаясь?

— Решила помочь. — Чем-то сей господин, который в серости своей казался еще более унылым, нежели большинство его собратьев по чину, раздражал Лизавету. — Если позволите…

— Позволю, отчего ж не позволить… но вы не в ту сторону идете… — Чиновник поправил очочки. — И если уж на то пошло, то вам бы вернуться, барышня… а то ж время…

Он часы вытащил.

Преотменнейшие, подобные Лизавета видела в мастерской, куда батюшкины носила, пытаясь заложить.

За батюшкины ей предложили пятнадцать рублей, и то сироту жалеючи, а вот подобные этим стоили двести пятьдесят семь. Она точно запомнила.

И откуда у обыкновенного писаря подобное богатство?

Он же по стеклышку пальчиком постучал и ручку скрутил бубликом, предлагая почтенной вдове. А та, помявшись, ручку приняла, только зарделась слегка.

— Идите, идите. — Писарь махнул рукой. — А то опять опоздаете…

А он откуда?..

Когда рыжая скрылась за поворотом, Димитрий позволил себе скинуть маску. Не полностью, нет, но спина распрямилась, плечи расправились, и дурной пиджачишко затрещал, предупреждая, что не стоит вовсе уж из образа выходить.

— И позволено ли мне будет узнать, что сие означает? — осведомился он, глядя на спутницу свою строго. А та лишь отмахнулась: мол, что вы к слабой женщине прицепились.

— Устала я сидеть… тоскливо…

— А если кто узнает? — произнес Димитрий с упреком.

— Кого? Анастасию Павловну? Узнают всенепременно… сын у нее тут служит, она к нему каждый месяц наведывается. В этом вот прихворнула, так не страдать же мальчику без солений…

— Я серьезно…

— Дорогой, неужели полагаешь, что моих сил не хватит на такую малость, как смена обличья? Поверь, даже если встречусь я с мальчиком, он матушку свою во мне признает…

— Морочишь?

— Не без того. Но люди и сами морочиться рады.

Пара добралась до арки из плюща и падуба. Красные ягодки поблескивали в темном глянце листьев, будто кто-то бросил горсть ярких бусин.

— Зачем?

— Хотелось своими глазами взглянуть… знаешь, она восьмая, к кому я подошла…

— И?

— И первая, кто согласился помочь…

— Их больше сотни, — проворчал Димитрий, испытывая не то чтобы гордость, но всяко чувство странное, несколько непривычное.

— Так и я ведь не одна. Аннушке это тоже показалось забавным, а найти помощниц… здесь любят игры.

В этом Димитрий не сомневался.

— И что теперь?

— Теперь… не знаю. Посмотрим, но… конкурс — на то и конкурс, чтобы были и проигравшие, с кого-то да надо начинать. А ты здесь что делаешь?

— Да… — Признаться, что просто прогуливался, было как-то неловко. Дел у него множество превеликое, а он прогуливается, будто бездельник дворцовый. Того и гляди сонеты писать начнет.

А может, и вправду?

В отставку — и сонеты…

Луна, глаза, слеза и роза, и что там еще, может, какая мимоза. Очарованье ночи… главное, потренироваться, а там уж стих пойдет. А то навалилось… вот-вот должен был прибыть Кульжицкий, отец покойной, с которым беседа предстояла непростая. Там и Тарушкевич, с ним тоже поговорить следовало, и тягостно, и перепоручить неприятное дело некому…

Стрежницкий опять же, зараза белобрысая… не мог не подставиться… и вот теперь валяется, пытаясь справиться с неизвестною отравой. Лешек, конечно, помог, но и он не всесилен. Что сумел, то сделал, только поздно позвали…

А промедли еще с четверть часа, так и вовсе пользы не было бы.

Хитрый яд.

Как попал? С отравленною пулей? Иначе и не объяснишь… а звучит как бред из грошового романчика, до которого прислуга так охоча… но свезло Стрежницкому, иначе и не скажешь… целитель сперва не заметил, а когда уже заметил, то…

И главное, рыжая там опять отметилась.

Лизавета успела до того, как часы в Дворцовой башне пробили полдень. А из беседки появилась Анна Павловна с блокнотом в руках.

— Прошу, барышни. — Она указала на столы, на которых уже успели навести порядок. — Будьте столь любезны представить нам результат своей работы… не спешите, места хватит всем.

Последнее было произнесено с явною насмешкой.

Лизавета вздохнула.

Спешить?

Куда ей спешить… хотя… она коснулась листа снежноягодника и вздрогнула. Каменный? Вот не бывает такого, чтобы… он был живым, Лизавета чувствовала это распрекрасно, но все же… все же прохладная жесткая поверхность листочков, выточенных из яркой яшмы.

И белый нефрит ягод.

Золото вьюнка, чьи цветы-колокольчики будто бы светились. И заиндевевшая хрупкость хмеля… Это было невозможно.

Но было.

И… и что теперь скажут?

Она огляделась. Почти все девушки выставили свои работы, каждую снабдив табличкой, на которой писалось имя. Таблички лежали здесь же, на столах… а вон и местечко свободное, с самого края… и надо поспешить. Каменный или нет, но другой букет составить она не успеет. И Лизавета не без труда подняла вазу, надеясь, что донесет ее до столов, не уронив. Все ж каменные растения весили изрядно.