Карина Демина - Лиса в курятнике

— Только в княгини? — поинтересовался Димитрий.

И Кульжицкий остановился.

Замер.

Вздохнул.

— Моя матушка… пребывала в странной уверенности, что происхождение ее позволяет Гдысе претендовать на большее. Но это моя матушка. Я же прекрасно осознавал, сколь ничтожны ее притязания. И не думал, что бабьи разговоры способны… на что-то повлиять.

Способны или нет, это еще Димитрию предстоит выяснить.

— Поймите. Я не желал ссориться с нынешней властью. Более того, здесь еще помнят меня, ценят. Позволяют много больше, чем другим… Нет, я не нарушаю закон, упаси боже, но просто мое имя при дворе что-то да значит. А случись переворот, то мое положение сыграет против меня. Я помню, что случилось с моим отцом, и не желаю повторять его судьбу. И уж точно не хочу подобного для моих детей. А новый бунт… теперь они точно никого не пощадят.

Императрица-матушка запрокинула голову и вздохнула, когда прохладные руки Аннушки легли на виски.

— Не стоило вам выходить, — с упреком произнесла княгиня Керненская, берясь за гребень.

— Всю жизнь взаперти не просидишь.

Косы изрядно потяжелели, и расплетала их Аннушка споро. Падали на пол золотые пряди, шевелились, расползаясь, и было в этом зрелище нечто одновременно до крайности притягательное и столь же отвратительное.

Впрочем, двери заперты.

Боярыням сказано, что императрица-матушка притомилась на солнышке, а уж они расстараются, разнесут по двору, перевирая…

Пускай.

Гребень скользил.

Светился.

А с ним и Аннушкины заботливые руки.

— Всю, не всю… но сегодня-то зачем?

— Отчего бы и нет? — Императрица потянулась, и золотой ковер волос распался на сотню прядей-змей. — Ишь ты… расшалились… надобно будет сказать, чтобы послали кого на Север. Там жилы молодые к самой поверхности вышли. И мне съездить бы…

— Сейчас? — Аннушка позволила себе неодобрение.

— Нет, конечно… рано еще под землю. Но просто съездить, потом, когда закончится… давно стоило. Люди должны видеть власть. Вы слишком другие.

— А вы?

— А мы… сложно сказать. Я властна над жилами земными, и даже отец не способен лишить меня этой власти. Разве что сердце вырвет. Но… это вряд ли.

Аннушка склонила голову.

Верная.

И не из благодарности, хотя есть за что. Она тогда нуждалась в опоре не меньше, нежели молодая императрица, оказавшаяся вдруг в чужом мире. Для Аннушки мир был своим, но не слишком добрым. Пусть древнего рода — люди отчего-то ценили, позабыв, что самая сильная кровь с годами слабеет, если не призывать ее, — но обедневшего. Остались им лишь гордость да слабая надежда, что кто-то польстится на титул и возьмет в жены бесприданницу.

Такую…

Ее вывезли ко двору, не озаботившись гардеробом, амулет же, пятно скрывавший, непостижимым образом уродовал правильные в общем-то черты лица. И весьма скоро Аннушка узнала, что такое быть слабой.

Насмешки.

Презрение.

И шуточки, порой злые, стоящие на самой грани дозволенного. Если бы не императрица, которой понадобились фрейлины — а желавших служить чужачке как-то не находилось, — грань бы пересекли. Но…

Первым делом императрица разрушила амулет.

Вторым…

Третьим и пятым… это был долгий путь, но он, пожалуй, стоил того. Ныне все рады служить что императрице, что княгине Керненской, которая, несмотря на родимое пятно, считалась одной из первых красавиц двора, но обе знали цену этой службе.

— Земля знает, что я есть. Камни слышат мой голос. Им этого довольно. А люди… люди должны видеть царя. И императрицу…

Путешествие было давней задумкой. Да и что сказать, тянуло ее к горам. Плакали жилы, пробиваясь наверх, дрожали камни, лишенные благословения, без которого не могли они напитаться земляной силой. И ей легче станет, уйдут оковы отцовы в землю, переродятся алмазами или, быть может, изумрудами. Главное, что косы потеряют вес свой.

— Тогда поедем, — сказала Аннушка. И погладила особо живую змейку, которая обвила руку статс-дамы. — Ишь ты… разгулялись… может, им молочка принести?

— После… надо к ужину выйти. Список огласить.

— Может, я?

Молочко императрица любила. И еще свежий горячий хлеб, чтоб непременно в печи испеченный, с темною корочкой, которая бы хрустела, а нутро — мягкое, теплое. Об этой привычке ее знали, правда, поговаривали, будто молоко чудесным образом избавляет от отрав всяких.

Пускай.

От отрав императрица и сама избавлялась с легкостью, а молоко просто было вкусным.

— Не стоит… ты будешь чувствовать себя виноватой, хотя не понимаю почему.

Аннушка подбирала змей.

Она гладила их, собирая избытки силы, которые вливала в кристаллы, благо их имелась целая коробка. Темные куски необработанного горного хрусталя наливались цветом, становились прозрачнее и… менялись.

Позже Аннушка отнесет коробку в сокровищницу.

— Мне жаль этих девочек…

— Стоят ли они твоей жалости?

— Не знаю… просто… этот конкурс… он кажется мне не совсем честным.

— И тебя это мучает?

Аннушка склонила голову.

— Возможно, и так… но… посмотри, никто не заставлял их. Они пришли сюда, желая… чего? Славы? Богатства? Выгоды?

— Так, но…

— Но ничего не бывает даром. — Камень в руке императрицы потемнел, съежился, становясь размером с крупную каплю воды, правда, угольно-черную. Стало быть, прибудет и редких черных алмазов. Впрочем, сколь императрица помнила, в сокровищнице уже имелась дюжина.

Хватит, чтобы заказать пару браслетов.

Лешеку пригодятся.

— Чем они готовы были платить?

— Когда ты так спрашиваешь… я теряюсь.

— Не стоит. — Императрица погладила подругу по щеке. Всем Аннушка была хороша. Умна. Тактична. Неболтлива. Вот только в честности своей порой слепа. И наверное, это свойство всех хороших людей: полагают они, будто бы и прочие, даже прогнившие душой, тоже хороши, просто изменились в силу обстоятельств. И если обстоятельства эти вновь переменить, то и люди исправятся. — Просто поверь, они знали, что будут проигравшие, но не предполагали, что это будут они. Давай по очереди. Кто первая?

— Стражевская Ксения. По силе — огневичка, однако воспитание получила домашнее, и ее явно баловали. Совершенно не способна управиться с собой. Контроль отсутствует… и такта никакого. Вчера отхлестала по щекам горничную, а старушке отказала в словах совершенно непотребных. — Аннушка вздохнула. — Ее бы в пансионат отправить хороший… огонь без контроля опасен.

— Вот и отправь. К Игерьиной, допустим… Справится?

— Полагаю…

— Напиши письмо. И родителям этой красавицы тоже… от моего имени.

Возражать Аннушка не стала, в силу особенностей характера своего она, конечно, девушке сочувствовала, ибо видела в нынешнем ее поведении исключительно родительское упущение. Была ли права? Как знать…