Карина Демина - Лиса в курятнике

Лешек прошелся по кабинету, остановившись у окна. Выходило оно на Невру-реку, и даже из кресла видно было, как поблескивает, переливается на солнышке булатная гладь воды. Как ползут по ней крошечные белые пароходики, торопятся добраться до пристаней.

— Шапка Мономахова лишь бы кому не подчинится. Отец говорил, что ее делали, дабы сберечь кровь и, главное, силу родовую.

Где-то там город жил своею жизнью.

Суетились грузчики, спеша исполнить заказ. Покрикивали на них приказчики, зорко следящие, чтобы ни тюка, ни бочонка не пропало, да только, сколь бы глазасты ни были они, у портового народца свои секреты. И значит, ждут уже скупщики да менялы, готовые принять что скрипучие калоши, что отрезы полотна, что иной какой товар.

— Мои предки были… не настолько самоуверенны, чтобы не предположить возможной гибели династии. Однако в достаточной мере ответственны, чтобы не лишать империю артефакта подобной силы…

— Значит…

Лешек вздохнул, отворачиваясь от окна.

— Есть ритуал… непростой… во многом по нынешним гуманным временам… неприятный…

— С жертвами?

— Куда ж без них…

— Много?

— Шесть дюжин… что, Митенька, кривишься? Это все родовая магия. Там если своих сил не хватит, то заемные помогут… — он криво усмехнулся. — Главное, хватит ли духу… или думаешь, что эту треклятую шапку иначе создавали?

На темы подобные, крамольного свойства, Димитрий старался не думать. Нет, он был в достаточной мере здравомыслящ, чтобы предположить, что есть у старого друга свои тайны. Точнее, даже не столько свои, сколько родовые, что куда как поганей.

— Главное, я думал, что про этот ритуал забыли… есть хранители…

— Может…

— Нет, — Лешек покачал головой. — Они не совсем люди, вернее, совсем не люди, подчиненные духи… и они откроются тому, кого сочтут достойным. А кто уж это будет…

В прошлом году в портах налетчики отметились, залетные, местных порядков не ведающие, а потому полагающие себя самыми умными, самыми ловкими. Они-то, конечно, крепко нервы попортили полиции городской, зато и дыр в охране изрядно выявили.

Может, и вправду в город попроситься? Чин выбрать какой, чтоб не дюже на плечи давил. Околоток поприличней…

— Правда, — добавил Лешек, — сдается, что про этот момент забыли. Или…

— Всяк полагает себя действительно достойным?

— Именно.

Он протянул руку.

— Идем.

— Куда?

— Взглянем на твоего… святого с кровавыми руками. Авось чего и вспомнит… — И глаза старого приятеля блеснули зеленым малахитом.

Ночь прошла спокойно, а за завтраком Лизавета внезапно обнаружила, что место ее изменилось. Столов и вовсе стало меньше, ибо едва ль не треть красавиц выбыла, однако… вот не ждала она этакой милости сомнительного свойства.

Справа от Лизаветы устроилась княжна Одовецкая в неизменном сером платье прямого кроя. И надо сказать, что тощей, несколько угловатой фигуре ее это платье шло несказанно. Напротив сидела княжна Таровицкая в янтарного колера наряде, разбавленном лишь ниткой жемчуга.

А говорили, что с украшениями нельзя…

Рядом, слава богу, сидела Авдотья, которая после вчерашнего визита отговорилась мигренью и внезапною слабостью, но дело не в слабости, отнюдь не в слабости. Стрежницкий тоже не соизволил принять, мол, не выглядит должным образом, и вообще…

Непонятно.

— Говорят, — княжна Таровицкая задержала взгляд на Лизавете, и удивительно, что не было в нем ни удивления, ни раздражения, один лишь интерес, — сегодня состоится второе состязание…

— Опасаешься не справиться?

— Отнюдь. — Одовецкую не удостоили взглядом. — Ищу тему для беседы. Не о погоде же говорить.

— А что, хорошая погода. — Авдотья была непривычно молчалива, и хотя новое платье из полосатой, будто матрасной, ткани весьма ей шло, держалась она на редкость скованно. Может, смутило новое место за столом, может… что-то другое. — Самое оно на тетерева идти… Доводилось?

— Я больше крупную дичь люблю. — Таровицкая держала махонький кусочек хлеба двумя пальчиками. — Волки, скажем… в наших краях волчья охота — даже не развлечение.

— А что?

— Необходимость. Не отстреляешь летом, зимою собьются в стаи. А те выходят к людям. Сперва-то еще наособицу держатся, но к середине зимы страх теряют. Было дело… волк появился. Огромный. С теленка…

— Быть того не может. — Одовецкая отложила вилку и нож. И ела она мало, то ли подражая новой моде, то ли по привычке.

— Я сперва тоже так решила. Он пастушка загрыз. И с коровами игрался. После крестьянок пару, которые одежду стирали. Тогда-то батюшка и велел облаву учинять. И что вы думаете? С сотню шкур сняли, но не тех. Старосты клялись, что волк огромный, глаза красным светятся…

— Может, вырвень?

— Наши говорили, что магического следа не чувствуется. У нас и собаки особые. Места хоть и далекие, а все равно неспокойно, вот и держим. Волк это был. Он после облавы в дом забрался, крышу раскидал и всю семью вырезал. Есть не стал, забавы ради.

Лизавета слушала.

Все ж, если иных сенсаций не найдется, то и эта сойдет. Чудовище-людожор. Интересно, сколько таких историй по провинциям найдется? Надо будет подсказать Соломону Вихстаховичу, пущай объявит конкурс на самую удивительную историю, а там пусть в письмах и разбирается, куда репортеров слать.

— Так убили его? — не выдержала Авдотья, сунув в рот тонюсенький ломтик ветчины.

Таровицкая вздохнула:

— Год пытались, приглашали из Арсинора специалиста, только волк его задрал. Потом уже папеньке подсказали, где хорошего говоруна найти. Тот и выманил. Он и вправду огромным был, тот волк. И не совсем чтобы волк. Грудь широкая… — она развела руки, показывая ширину волчьей груди. — Шея короткая. И голова… гиену в зверинце видела, очень похожа…

— Грива черная? — уточнила Одовецкая. — Короткая. А на боках полосы, но не выраженные. И хвост конский.

— Точно.

— Ульгарская рысь. Точнее, она не рысь, реликт. В монастыре о таких читала, некогда их много водилось, но потом люди перебили. Выходит, не всех.

— Не всех. — Таровицкая задумалась, прикусивши черенок вилки. — Тогда… она же откуда-то взялась?

И Лизавета тоже мысленно присоединилась к вопросу. Если взялась одна рысь, то может взяться и другая, а зверюга, если представить, что описали, выходит преопаснейшая.

Тут, прерывая размышления, загудел колокол. А в трапезной появилась уже знакомая Анна Павловна, на сей раз в темно-синем, строгого кроя наряде.

— Доброго утра, барышни, — говорила Анна Павловна негромко, однако то ли акустика залы была такова, то ли сама статс-дама использовала магию, но Лизавета готова была поклясться: даже на дальних столах слышали каждое ее слово. — Я бесконечно рада видеть…