Карина Демина - Лиса в курятнике

На окраине города фонари если и зажигали, то редко и по превеликой надобности, а еще потому, что, невзирая на все высочайшие указы и, что куда важнее, защитные заклятья, фонарей этих было ничтожно мало. Только, бывало, поставят какой, закрепят наилучшим образом, оплетут заклятьями, он и простоит денек-другой, чтоб на третий или повалиться, или вовсе сгинуть.

Что ж сделаешь, народец тут селился лихой и, говоря по правде, диковатый.

А еще темный и с темнотою своей не желающий расставаться.

Вот и в трактире «Кабанья кость» было темно, сумеречно и воняло. Причем вонь эта — кислой капусты, гнилой соломы и мочи, ибо некоторые несознательные личности ходили до ветру прямо тут, в углах, — въелась в стены, пропитала низенький небеленый потолок, с которого свисали жутковатого вида крюки, да и обжилась. Впрочем, скажи кто местным про нее, премного удивились бы.

В трактире было людно.

Жались к стенам попрошайки, день которых был столь удачен, что позволял провести ночь в тепле. Хихикали шлюхи, задирая и без того короткие юбки. Многие были молоды и еще хороши собой, на шеях некоторых болтались целительские амулетики, пускай и разряженные, но все одно доверие они вызывали. И людишки попроще девкам радовались, а вот к иным, выглядевшим не в пример серьезней, сами не лезли, блюдя свою, сложившуюся иерархию.

— Двести целковых. — Таранька хотел было сплюнуть под ноги, но, зацепившись за холодный взгляд старшого, слюну подавил. — За ерунду, почитай… а после еще дадут…

Басурман сидел, подперши подбородок рукой, и гляделся расслабленным, будто бы мыслями своими он пребывал не в грязном притоне, но в месте, куда более подходящем человеку солидному. Пальчиком шевельнул, мол, продолжай, и Таранька, нервно ерзавший на месте, заговорил спешно:

— Надобно нищим дать, чтоб слушок пустили… и девкам, эти и задарма поработают… а еще если листовочки разнести согласимся…

— Какие?

И на грязный стол легла серая рыхлая бумажонка, которую Басурман взял двумя пальчиками, поднес к самому носу, ибо мало того что кривым был, так еще и второй глаз слепнуть стал.

Плохо.

Воровской мир слабости не прощает. И давно бы уйти, передавши дела кому потолковей из новых, да… кому? Жадные они, голодные и, как все молодые, почитают себя самыми умными. Слово воровское им — это так, баловство, и руку Басурманову над собою терпят исключительно со страху. А как пройдет страх…

Польется кровушка что на пол этот, что на улицах городских.

Бестолковые.

Но уходить надобно… все ж Басурман был человеком опытным, и чуйка у него работала преизрядно. И что нашептывала, то ему не нравилось совершенно.

Газетенку он прочел.

Мерзость наиредчайшая, а главное, того самого свойства, с которым честный вор связываться не станет. Нет, убить там, ограбить — это одно, это жизнь такая, а вот сплетни грязные по городу, что крысы заразу, разносить…

— И ведь правда, чистая правда! — Таранька спешно перекрестился, за что и получил по руке, ойкнул, спрятал за спину, застыл, дрожа.

Шелупонь.

— Правда, стало быть… царица — нелюдь, всех извести желает? — тихо поинтересовался Басурман, листок складывая. Выкинуть бы его или в огонь швырнуть, избавляясь от мерзости, но…

Честному вору, конечно, не с руки с властями дела общие иметь. Но Басурман был слишком стар, да и Смуту застать успел, и даже послужить, а потому…

Новой он не желал.

И не столько потому, что боялся, страх у него еще тогда отбило, когда Арсинор горел со всех четырех концов, а безумные кликуши, огонь разнося, кричали о конце мира. Нет, имелась у старого вора одна тайна, не сказать чтоб вовсе стыдная, скорее житейская, обыкновенная.

Надо будет заглянуть.

Сказать, чтоб собирали барахлишко — да к морю. У моря-то всяко поспокойней. Подводу нанять, ибо Марушка уже и сама немолода, куда ей управляться с переездами. Квохтать станет, за вещи хвататься… благо дочка в него пошла. Кивнет и на матушку прикрикнет. А сама…

Зятек-то воспротивится, но…

Он, хоть горделивый, вид делающий, будто бы знать не знает, кто таков Басурман, но Стеньку любит, поймет, как оно сделать надобно… еще и сподмогнет.

Решено.

Тараньке Басурман затрещину отвесил и велел:

— Не лезь в дерьмо.

Тот обиделся.

Небось взял денег наперед, заверивши, что все наилучшим образом обустроит, а теперь выходило, что деньги эти возвращать придется.

— Но…

— Не лезь. — Басурман поднялся. Зрело в груди нехорошее предчувствие, что времени осталось мало, если и вовсе осталось оно. — Целее будешь. Нет в этих играх ворам места.

Он покинул корчму, оставивши честный разбойный люд гулять, а сам вдохнул дымный теплый воздух. Отцвела черемуха, отлетела… и холода прошли.

Еще неделька-другая, полыхнет лето настоящим жаром.

Завоняются мусорные кучи, которые на улицах образовывались, несмотря на все старания Санитарной службы. Крысы, от жары очумев, попрячутся в подземельях, а вот люду скрываться негде. Летом тесно, душно и тяжко…

Может, и хорошо, что уедут. Небось Марушку он давненько уговаривал на воды податься, а она все отнекивалась. Мол, как одной?

А отчего б и нет?

Он бы, раз уж в приличиях дело, нанял бы ей эту, компаньонку, чтоб как у благородных. Гардеробу справил. Только не по нынешней моде, когда девку от мужика не отличишь, не поймешь, то ли рубаха длинная на ней, то ли платье…

Марушке такое не пойдет.

А вот чтоб платье настоящее, в пол, да из ткани тоненькой, легонькой, цвета лазоревого, как глаза ее, бедолажной, некогда поверившей, будто бы любви одной хватит, чтоб исправить каторжника и рецидивиста.

Не хватило.

Не исправила.

И горя хлебанула, когда он в очередной раз угодил… После-то уже берегся, не себя ради, но их, которых и быть-то не должно… куда вору честному да семью законную? А он нарушил обет, повенчался, чтоб честь по чести.

Плевать на правила.

Басурман потер грудь. Ноет. Болит…

Если сердце встанет, то Марушка знает, чего делать. И пусть нет у него законно ни имущества, ни акциев, зато имеется счет в банке. Деньги, они не пахнут. Хватит и Марушке на жизнь безбедную, и доченьке-раскрасавице, и внукам…

А значит, не зря.

Басурман шел неспешно, и мысли текли так же, обо всем и сразу… о Смуте, к которой он, молодой и голодный, аккурат, как нынешние, примкнул с превеликою охотой, видя в ней неплохой шанс выбраться из грязи. О золотишке первом… о мертвяках…

Что есть, то есть, небось не отмолишь, не откупишься. Да с ними, бедолажными, под горячую руку попавшимися, Басурман после встретится, на небесах. И там уж прощения попросит.

Может быть.

Он сам не заметил, как выбрался из темных глухих переулков на Княжью дорогу, а уж с нее свернул туда, где начинались дома приличные. И остановившись у одного — а ведь и сам он мог прикупить не хуже, небось хватило бы и на дом белокаменный в три этажа, и на прислугу, и на выезд красивый, — залихватски свистнул. Примолкли псы, и сторож взялся за трещотку. А Басурман с легкостью перемахнул через кованую ограду. Только заклятье охранное опалило щеку.