Сергей Алексеев - Сокровища Валькирии: Стоящий у Солнца

Не скрываясь и поглядывая в небо, как пришелец, он подошел к бане и затем неслышно ступил в предбанник. В темноте он коснулся двери лишь кончиками пальцев, нащупал притвор и стал к нему ухом. В бане, кажется, была полная тишина, лишь возле головы позванивали комары. Он подождал минуты две: пауза в разговоре, слишком долгая. Если бы там сейчас шла беседа двоих людей, то, кроме речи, обязательно были бы звуки – скрип, дыхание, шорох одежды. Русинов подождал еще немного и неожиданно услышал какой-то металлический шелест вверху, на просторном и высоком чердаке бани, забранном досками. И в следующий миг донесся отчетливый голос пчеловода.

– Вот так-то! – поставил он точку в каком-то неведомом разговоре.

Все предусмотрел артист и конспиратор! Стоял бы у окошка, слушал… Лестница на чердак была у стены предбанника, и верхний ее конец упирался в черный квадрат открытой двери. Русинов уже привык к темноте и различал очертания предметов. Конечно, в бане пусто, можно и не проверять. Ведь надо же было тащить больного человека на чердак! Он шагнул к лестнице и взялся за ступеньку. Сверху послышалось неясное бормотание – будто бы голос Варги. И снова пчеловод заключил:

– Ничего, бывает и хуже.

Подниматься на чердак было очень рискованно, однако диалог приковывал внимание больше, чем «летающая тарелка».

Русинов ступил на лестницу и, опасаясь скрипа, стал медленно подниматься. Лестница оказалась новой, прочно сбитой и не скрипела. Он взялся за верхнюю ступень, осторожно подтянулся и заглянул в дверной проем…

В глубине чердака было несколько светлее, потому что маленькая двускатная крыша слухового окна оказалась откинутой либо снятой. На дощатом помосте Русинов увидел ноги, а рядом – черный угловатый куб какого-то прибора с мерцающими зелеными точками индикаторов. Послышался металлический шорох, ноги переступили несколько раз – стоящий на помосте развернулся, и в просвете показалась часть какой-то конструкции, установленной на штанге, что-то вроде штатива фотоаппарата. Затем раздался медленный и негромкий звук, похожий на движение шестеренок.

– Эх, не туда, – пробормотал Петр Григорьевич.

Осененный догадкой, Русинов спустился в предбанник и побежал к дому. Машина стояла за двором, возле палатки. Он сунулся в салон, на ощупь открыл ящик и достал прибор ночного видения. Потом обогнул пасечную изгородь и стал на пригорке, откуда хорошо было видно крышу бани.

Батарейка в приборе была свежая, и негативное изображение всех предметов виделось ясно и отчетливо, разве что в зеленоватом свете. Из отверстия в крыше на месте слухового окна торчала человеческая фигура до плеч и небольшая труба. Из трубы бил яркий лазерный луч, иглой пронизывающий пространство. Русинов повел прибором по этому лучу и уткнулся в зеленую «летающую тарелку» каплевидной формы. «Тарелка» вместе с лучом двигалась по низким облакам и, когда среди туч оказывался прогал с чистым небом и звездами, на секунду пропадала в пространстве.

Русинов опустил прибор ночного видения и поморгал, чтобы избавиться от зеленых «зайчиков». Пятно света от лазерного луча лежало на самом верхнем горизонте туч и меняло конфигурацию. А Петр Григорьевич тем временем, наверное, лихорадочно прикладывал к окуляру листки черной бумаги с вырезанными профилями «тарелок» и менял светофильтры…

Все десять дней шел дождь – почти беспрерывно, чуть стихая по утрам и вечерам, из крупного летнего превращаясь в нудный, осенний, и наоборот. Изредка в короткие перерывы показывалось неяркое солнце, но от его лучей насквозь промокшая земля казалась совсем уж запущенной, раскисшей и холодно-неуютной. И всякий раз чудилось: ну, наконец-то наплакалось вволю небо, теперь утрет слезы и засияет. Да ничего подобного: тучи за Уральским хребтом приостанавливались лишь для того, чтобы подтянуть строй, скопить силы и вывалиться оттуда новой ратью.

А накануне отъезда, днем, погода разъяснилась, разгулялась и простояла солнечной до самого заката. Земля подсохла, подрумянилась, ненасытная морена впитала в себя все лужи на проселке, и создалось полное впечатление, что будто и не было этих десяти слезливых дней.

Вместе с воссиявшим солнцем исчез с пасеки и Варга. Русинов последний раз видел его издалека: дядя Коля не спеша прогуливался по берегу возле бани. Как только он начал вставать и ходить без палочки, Русинов несколько раз пытался прорваться к нему или хотя бы оказаться на его пути, однако бдительный Петр Григорьевич все время был начеку и либо оказывался рядом с Варгой, либо между ним и Русиновым. И находил причину, чтобы не подпустить к странному «пермяку». Тут же, заметив, что Ольга и пчеловод одновременно находятся в избе, Русинов выбрал момент и пошел к бане. Нигде поблизости Варги не оказалось, и он открыл дверь в «палату»: постель на полке была убрана, а от каменки несло сильным жаром – через часок можно и париться…

– Где же больной? – как бы между прочим спросил Русинов, вернувшись в избу.

– А выздоровел! – весело сказал пчеловод. – Выздоровел и домой пошел.

После лазерных «летающих тарелок» всякое слово Петра Григорьевича следовало делить на «шестнадцать» и тем более не верить в его чудеса.

– Что-то я не заметил, – проронил Русинов. – Что же он, на ночь глядя…

– Ему по ночам ходить удобней, видит лучше, – объяснил Петр Григорьевич. – Теперь уж, поди, далеко…

Варга мог уйти лишь за речку или, обогнув пасеку, стороной, на дорогу. И вряд ли предупредительный и сердобольный пчеловод отпустил бы его одного. Значит, кто-то невидимый подошел из-за реки и увел.

– Баня освободилась, так собирайся, париться будем! – заявил счастливый и возбужденный пчеловод. Он не спускал глаз с неба и поджидал, когда просохнет взлетно-посадочная полоса…

Житье на пасеке началось и закончилось баней, богатым столом, медовухой и песнями Петра Григорьевича. Пришельцы где-то в горах этой ночью отдыхали: в небе не появилось ни одной «тарелки»…

Выехали ранним солнечным утром. Этот бард, шутник, философ и конспиратор простился без всяких напутственных слов – подал банку с медом – гостинец гадьинскому участковому, подсадил Ольгу в кабину и помахал рукой.

– Скажи там, мед вербный, – наказал он. – Пусть не жалеют, едят. Он долго не хранится. А я еще пришлю!

И заспешил к дельтаплану, с утра вытащенному на взлетную полосу.

Пока ехали по склону вниз, было терпимо, хотя прямо по колеям струились бьющие из земли родники да откуда-то взялись ручьи, пересекавшие дорогу в некоторых местах. Когда же Русинов вырулил на широкий лесовозный проселок и через несколько километров остановился перед бушующим потоком, стало тоскливо. Под дорожным полотном лежала водопропускная труба, однако напор был настолько мощный, что хлестало через плиты, уложенные по колеям.