Виталий Чикризов - Лилия в янтаре. Книга первая. Исход

-Очухался, - сообщил палач, пальцами раздвигая мне веки. Я мотнул головой, вызвав его усмешку. Однако пальцы от моего глаза он убрал. Надо мной склонилась рожа Бартоломео.

Отсутствовал я в этом паршивом месте, к сожалению, не долго - даже боль не унялась - но кое-что изменилось: я был растянут на столе в весьма некомфортной для отдыха позе.

- Ты продолжаешь упорствовать? - Альфонсо был само участие. - Это печально. Не лучше ли сказать правду?

- Какую правду, гады, вы же меня ни о чём не спрашиваете?!

- Не стоит оскорблять служителей церкви. А правда... Правда всегда одна, - поделился Альфонсо, а я невольно продолжил цитату: "это сказал фараон", и подумал, вот, оказывается откуда это! Но как Кормильцев мог узнать? - Богопротивный Фарината, да гореть ему в аду, - задумчиво продолжил Альфонсо, обходя меня по кругу. - Своих замыслов не скрывал: выступить на стороне ещё большего предателя церкви и веры, самозванного короля Манфреда, и возвести его на императорский престол. Для этого он объединил все враждебные понтифику силы Тосканы, всех мерзких гибеллинов, и начал войну, стремясь утвердить власть Манфреда в северной Италии. Это вот и есть правда. И у нас есть подозрения, что в его сатанинском деле ему оказывает поддержку герцог Гвидо Новелло. Однако герцог - тот ещё плут и пройдоха. Он не стал бы рисковать, не будучи уверенным в успехе сих тёмных начинаний. Но откуда бы такая уверенность? У них не так много сил и совсем нет денег, а в Фиренце нет и поддержки - это гвельфский город. Значит, есть нечто ещё, что придаёт им уверенность... Но что, если не число воинов и не деньги? Если армия малочисленна, она может победить хуже вооружённого противника. Это тоже правда. Так, может в этом дело? Последние пару лет на Фаринату работал известный механик Россини, а последний год к нему присоединился и ты... И это правда. Это - правда, а вот то, что рассказываешь ты... Ты состоял в сговоре против церкви и папы?

- Да нет, конечно! - приходилось кусать губы, чтобы не разреветься опять от злости на этих благочестивых вурдалаков и от собственной беспомощности. - Вы с ума тут посходили? Мне одиннадцать лет! Кто меня в заговор пустит?!!

- Ну, о существовании такого заговора ты мог и не знать, - согласился Альфонсо, начиная третий круг. - Но только вот твоё упорное отрицание очевидного внушает сомнения в твоей искренности.

Мои уверения, что я и думать не думаю что-либо скрывать, а просто не помню ничего, его не пронимали. Я клялся, что никогда даже не слышал имён Манфреда и герцога Гвидо, но францисканец продолжал ходить кругами, кивая словно бы моим словам, но, скорее всего, своим собственным мыслям.

- Нет, отрок, - он, наконец, остановился у моей головы и, глядя мне в глаза сверху вниз, сообщил. - Не сходится. Ты без труда ходишь, ешь, пьёшь... Умеешь говорить, пользоваться одеждой, знаешь своё имя, знаешь Фаринату, но заявляешь, что не помнишь ничего из своей жизни... Это сомнительно. Ты, судя по твоей речи, хорошо образован, что уже удивительно для таких юных лет, и весьма умён. Да и тот факт, что Россини взял тебя хотя бы подмастерьем, тоже об этом говорит. То есть, ты не из пополан, а наверняка благородного происхождения. Любое живое отвечает на боль примерно одинаково: что корова, что собака, что человек. Кричит, на что глотка способна, да старается убежать, если может. А если не может, то всё равно старается, да так, что остатки разума теряет, если человек. А если боль только нарастает, то разницы между человеком и тварью бессловесной и совсем не остаётся. На краю смертной боли что собака, что человек - одним голосом кричат, не отличишь. А ты стараешься сдерживать своё естество, помнить себя. Честь свою не уронить. Человеком остаться. Вот почему я думаю, что ты из первых фамилий и прекрасно об этом помнишь. Не можешь ты этого скрыть. А нас пытаешься убедить в потере памяти? Так не бывает. Не стоит путать нас с обществом легковерных дам и развлекать сказками. Баллады о Ролланде и фате Моргане я слышал, но мы не в балладе. В жизни, отрок, я полагаюсь на то, что можно проверить. А я никогда не видел сам и не встречал человека, который бы лично мог засвидетельствовать такую потерю памяти... Ну, если не считать трубадуров да жогларов, конечно. И знаешь, какой из этого следует вывод? То, что ты пытаешься скрыть, будет очень, очень интересно узнать святому престолу...

Отец у меня майором на пенсию вышел, а мама медсестрой за ним по гарнизоном моталась, пока не осели на одном месте, и я таки да, моими родителями и своим происхождением всяко имею право гордиться, но объяснить францисканцу, что к первым фамилиям Италии мои предки никакого отношения не имели, боюсь, не смог бы всё равно. А вот рассуждения монаха о политической ситуации могли иметь некоторое прикладное значение, но - вот беда! - только если я выберусь из этой передряги живым, в чём были большие сомнения.

- Очень жаль, Ружеро, что ты продолжаешь лгать, - судя по тону, вполне можно было поверить, что он мне на самом деле сочувствует. - Правду мы от тебя всё равно услышим. Ты только напрасно тратишь наше время и длишь свои страдания. Да к тому же отягчаешь душу новыми грехами. Ведь говорить неправду - это грех, Ружеро. Неужели тебя не пугает участь душ грешников? Неужели ты не жаждешь спасения?

Вот кто бы знал, с каким удовольствием я сейчас выдал ему всю правду, какую только мог!

Альфонсо покачал головой и, нe дождавшись ответа, махнул рукой. "Нееет!" - хотел было закричать я, прекрасно понимая смысл этого знака, но не успел. Ступни сдавило так, что я, кажется, слышал треск костей сквозь свой крик. Глаза заволокло красным, вдохнуть не получалось, я задыхался и заглатывал воздух, как рыба. Боль не прошла даже когда давление прекратилось. Точно сломали, твари. Дальше всё было смутно и кусками. Сквозь раскалённую вату, набившуюся в мой череп, в уши, в глаза, я фрагментами слышал голос Альфонсо, продолжавший свои вопросы. Что-то о вере в Господа, о моём крещении, о посещении церкви, об имени священника, где жил, как сюда попал, с кем приехал, кто привёл к Фаринате, когда начал на него работать, что делал, кого видел, что слышал, и так далее, и сначала, и по-новой, и по кругу. Своего голоса, да и вообще себя, отвечающим на вопросы, я не помню. Я был заполнен болью и мыслей о чём-то другом не было. Но, видимо, что-то я говорил. Или кричал. Или хрипел высушенными губами. Потом снова было забытьё, но не полное, потому, что в какой-то момент я с некоторым удивлением услышал свой голос:

- ...да, говорил... да, видел... не помню, наверное... да, делал... - слова с трудом проталкивались сквозь спазмированное горло и пропадали где-то в багровой мгле снаружи. Оттуда блёклым облаком прилетел голос Бартоломео:

- Итак, в силу данных признательных показаний, считается установленным как факт, что Ружеро Понтини является соучастником в преступлении против церкви, а именно: составлению заговора по распространению ереси и лишению власти понтифика. Ружеро Понтини, верно ли записанное?