Виталий Чикризов - Лилия в янтаре. Книга первая. Исход

- И как же вы на него ответили, отец Бонуомо? - поинтересовался Бокка, думая, что сейчас у сиенцев для атаки самый подходящий момент.

- А так, что есть кое-что, о чём Фарината знает, а мы нет. И он будет очень сильно рассчитывать в сражении на это кое-что. Вы, часом, не знаете, что бы это такое могло быть, сын мой?

Страх никогда не парализовывал Бокку, не заставлял его терять контроль; наоборот: он как будто сжимался перед прыжком и мысли его становились быстрыми и чёткими, он начинал замечать такие детали, которые ранее ускользали от его внимания, время замедлялось, и становилось возможным спокойно подумать, какой из возможных вариантов действий выбрать. Он не стал спрашивать в ответ, с чего бы викарий решил, что он, Бокка может что-то об этом знать. Вместо этого он ответил более нейтрально:

- Нет. Да и откуда? - он даже не повернул головы, пожав плечами и продолжая оглядывать будущее поле боя.

- А вы сами не задумывались об этом?

- Нет, - Бокка вынужденно повернул голову к собеседнику и снова пожал плечами. - Меня поставили полусотником, но, думаю, просто из-за недостатка хороших бойцов. Я неплох с мечом, но я не полководец, и даже это назначение может превысить мои способности.

- Жаль, - улыбка отца Бонуомо стала печальной, и Бокка поймал себя на мысли, что она весьма неестественна на скуластом лице викария с тонкими губами под нависающим костистым носом и холодными глазами, которое словно самой природой было создано для олицетворения суровости. Как неестественен был и молодой, звонкий голос, более подходящий только ставшему мужчиной юнцу.

- Жаль. А ведь ваше мнение, мнение человека, куда более опытного в воинских делах, чем скромный священник, могло быть весьма ценным. Неужели я ошибаюсь в том, что позиция Фаринаты невыгодна со всех сторон, сын мой?

- Пожалуй, нет.

- Может ли он этого не видеть?

- Вряд ли.

- Так, может, это мы вынудили его занять её?

- Не слышал о таком.

- Вы ведь, судя по тому, как напряжённо вы вглядывались, тоже подумали, что сейчас самое подходящее время для атаки? Так почему он не атаковал? Чего он ждёт? А ведь он ждёт чего-то, это совершенно очевидно...

Бонуомо перевёл взгляд с полусотника на строй сиенцев, и его взгляд и полуулыбка приняли мечтательное выражение, словно он наслаждался моментом, чьей изюминкой была нерешённая загадка, в скорой разгадке которой он не сомневался.

- Такие вопросы уместно задавать полководцам, например на советах. Почему бы вам не обсудить это с мессером Рангони?

- Я - не воин, а простой слуга Господа. Мне ли советовать в воинских делах? К тому же Святой Престол, как я уже заметил, не утверждал его назначения на должность гонфалоньера, и не будет вмешиваться иначе, как молитвой. Я думаю, что вчера сиенцы просто переодевались за холмом, будучи скрыты от наших глаз, а на самом деле нет у них никаких резервов и перед нами действительно всё их войско, всё, что у них есть. В совете Рангони не все глупцы, и понимают, что сиенцы могли просто попытаться нас запугать и запутать, но решили всё-таки не рисковать и подождать, пока дело не прояснится. Но смятение в умы они внесли, а ночью ещё и лишили отдыха. Урона особого не было, но почву они подготовили...

- Почву? Для чего?

- Вот и я говорю: для чего? Очевидно для того, на что втайне рассчитывает Фарината.

- И на что же?

- Или на что, или на кого.

- На кого?..

- Из двух вещей, доблести и предательства, на войне более всего воспевается доблесть, но, увы, чаще встречается предательство. Ведь измена остаётся изменой, в какие одежды её не ряди, верно, сын мой? Важно ли, из-за чего именно человек предаёт? И трусость можно понять, и ошибку можно объяснить, и веру, что он поступает, как лучше, можно принять. Вот только оправдать нельзя. Не будет оправдания. Вы согласны?

- Несомненно. Но почему вы говорите об этом со мной?

- А с кем же мне ещё говорить? - Бокка почувствовал, как под ласковым взглядом викария начинает неудержимо краснеть. - Ведь вы - командир одного из отборных, лично вами набранных отрядов гвардии кароччо, сердца нашего войска. Да ещё к тому же ближайшего к гонфалоньеру и к знамени.

- И... И что? Не думаете же вы...

- О, нет. Но когда... вернее, конечно, если... если настанет момент... Я думаю, от вас многое будет зависеть. И только вы сможете понять, что есть трусость; определить, что ошибочно, а что верно; разобраться, где доблесть, а где предательство, и решить, как лучше поступить.

***

Очередное перестроение многотысячного войска заняло почти час. Усталые лица невыспавшихся и изнурённых длительным ожиданием боя фирентийцев более не выражали ни предвкушения поживы, ни радостной уверенности в скорой и лёгкой победе. Бокка был рад, что он сейчас не в пешем строю или среди простых всадников, и что его место определено на всё время этой кампании; что ему не придётся после многочасового стояния, выполняя кажущиеся нелепыми команды, осуществлять непредсказуемые манёвры.

Отец Бонуомо, принявший торжественную позу, издалека видимый в кароччо в окружении четырёх священников, нескольких служек и восьмерых трубачей, был готов начать литургию. Бокка, не в силах удержаться, время от времени невольно бросал туда взгляды. Он понимал, что беспрестанными оглядываниями через плечо привлекает к себе внимание, и, может, даже усиливает подозрения викария, но ничего не мог с собой поделать. Викарий же, казалось, Бокку более не замечал. Полусотника такое показательное безразличие не успокаивало вовсе. Как-то всё неопределённо. Викарий всё знает и о заговоре, и о его, Бокки, в нём участии? Или только пока подозревает? Или, будучи необыкновенно проницательной личностью, действительно лишь догадывается о возможности и того, и другого? Уж лучше бы папский слуга сказал прямо, а так, намёками, так - непонятно. Непонятно, что делать. Вольно же ему, божьему человеку, рассуждать о предательстве, плести словеса в красивые кружева. Сам-то он в таком положении небось и не был никогда. А тут что ни сделай - всё будет подло, даже если не делать вообще ничего. Как же так получилось, что он, благородный Бокка, за всю жизнь не показавший никому страха, презиравший лжецов, трусов и предателей, сам вскоре неминуемо предаст? Вопрос только - кого. И тут викарий не прав, не будет у него никакого выбора из правильного или ложного, доблести или трусости, верности или предательства. Всё, всё подло, всё мерзко. Или словом своим поступиться, клятвой, воинской честью, или дружбой да любовью.

Вскоре, весь в пыли, прискакал посыльный, казавшийся (а может, и бывший) ещё более уставшим, чем строевые воины.

- Мессер Бокка, вас к сотнику.

Посмотрев направо, Бокка действительно обнаружил своего непосредственного командира на положенном ему месте, во главе его личного десятка.