Оксана Глинина - Янтарь на снегу

Люди молчали. Боялись и молчали. Зато считали себя праведниками — ведь никто из деревни Силике не гнал, и все о ней заботились. Из реки вытащили. Спасли. И потом… волколаки ведь днем не охотятся.

Не охотятся. А вот вилктаки — монстры-перевертыши… про вилктаков никто, поди, и не слышал, так, сказки-россказни. Их и не видели-то ни разу, вот и не верили.

Только волколак — это монстр, пусть и бывший когда-то человеком, а вот вилктак — это все же человек под личиной монстра. И не узнаешь, не поймешь, что перед тобою чудовище, отдавшее свою душу на вечные муки в холод Нави, в цепкие пальцы Гильтине.

Пожалела проклятая богиня Силике и взамен дала ей волчью шкуру, в которую можно было облачиться только на мертвую луну, когда боги не увидят непотребство, и только Брекста стоит на страже ночной тишины, не давая прорваться злу на волю. Однако человека, творящего зло, остановить невозможно.

Так и Силике. Слишком долго болело ее сердце, одинокое и преданное, чтобы простить лицемерие людей. Перекинулась она через пень и обернулась в волчью шкуру, сделалась вилктаком — не человеком и не зверем, нечистью, способной оборачиваться по желанию, как днем, так и ночью. Первой жертвой стал староста деревни. К нему был особый счет, да и самоуверенность подвела. Но проще было нападать на детей, ведь они доверчивы, а от убогой Силике никто не ждал обиды. На взрослых кидаться все же опасно. А дети — это своя собственная боль, ведь их у Силике больше никогда не будет, так зачем они нужны остальным? Все равно их предадут, как предали когда-то ее.

— Куда ты лезешь? — Людя упиралась, страшилась. Место ей не нравилось. — Видишь, дом заброшенный, убогий. Давай нашу бабулю дождемся!

— Нет же! — Я была неумолима. — Проверить хочу. Чую я, что-то тут нечисто.

— Я тоже чую, вот давай и оставим все как есть.

Избу мы нашли случайно. Просто решили заглянуть в дом на отшибе. Он был заброшенный и смотрелся неопрятно среди других — ухоженных и аккуратных. Проверить надо было все — на наличие темных печатей и следов, пока вайдела Беата осматривала очередного мертвого ребенка.

Людвика к нам попала недавно. Сложная, непокорная, испуганная. Вот ее и отправили младшей лекаркой для воспитания и опыта. Вообще волколаки — нечисть буйная и неприятная, но в деревни в одиночку так далеко не заходят, поэтому можно было обойтись охранными амулетами и тайными письменами на окраинах селения. Вот нас всего трое и вышло. Решили, что справимся.

На месте же все оказалось куда сложнее. По предположению наставницы — кто-то из жителей чинил лютые непотребства.

Солнце стояло высоко, жара была неимоверная. То лето выдалось слишком душным. Казалось, что под ногами тлеет трава. Жару я не то чтобы не любила, но уже хотелось легкой дождливой прохлады, а мы еще и в льняных длинных хламидах пешком несколько километров от ближайшего подвоза шли.

В сыром доме стоял неприятный дух, как будто там уже давно никто не жил и даже крысы передохли. Людя даже нос зажала.

Нам бы сразу сообразить, что все нечисто. Никто не предостерег нас. Вместо того чтобы выйти на улицу да поглазеть на обительских, как оно обычно в деревнях бывает, народ по избам попрятался.

— Г-гинта… — окликнула Людя, глядя куда-то в сторону. — Что… это?..

Отвлеклась от груды хлама, валявшегося в углу бесформенной массой, и посмотрела туда, куда указывала спутница.

Из-под печи, откуда вылезали растрепанные полосы ветоши, раздалось грозное рычание. Я и сама со страху онемела. Но стыд и вина, что притащила Людю в логово не пойми чего, встряхнули и прибавили храбрости. Посох — моя защита — оттягивал руку. Приготовилась отразить атаку, скомандовала:

— Вылезай! — Людвику предусмотрительно заслонила собою. — Все равно тебе уже не уйти.

Вонь как будто усилилась, а жаркий воздух стал стремительно леденеть. Лоскуты ветоши зашевелились, подались вперед, оказались клоками шерсти на длинной оскаленной морде. Вот уже длинное тело вылезло на середину горницы, оттеснив нас к стене.

— Думаешь? — прошипела тень с вращающимися и смотрящими в разные стороны красными глазами и дернулась вверх.

Я только и успела, что махнуть посохом, вызвав слабый сноп голубых искр. Но все равно оказалась опрокинута навзничь. Людя заверещала и бросилась к двери, но выбежать не успела — чудище ударило ее лапой, отбросило в сторону.

— Что ты такое? — У меня из рассеченной губы потекла струйка крови, но я встала и подобралась, ожидая еще одного броска.

Передо мной был не волколак, на которого посох с серебром и рунами действовал, как огонь Пречистой. Да, серая шерсть клочьями на боках, но тело меньше в размерах, как у изломанной псины. Что-то было не так…

Существо осклабилось и зарычало.

Точно! Человеческие зубы, вывороченные наружу! Вот оно что! Еще не мертвое, поэтому посох и не подействовал.

— Тебе не справиться… — проскрежетало существо.

— Это, знаешь ли, как посмотреть! — Пальцы покрепче перехватили орудие. — Руны, может, и не подействуют, но отхватишь ты от меня знатно!

— Меня не убить, я пожертвовала душу проклятой богине взамен на бессмертие.

— Фу, как низко! Связаться с отступницей и продешевить. Хотя вопрос, кто еще продешевил? Другого способа не нашлось, чтобы стать бессмертной?

— Скоро… вся деревня заплатит мне…

— За что? Столько детей погибло, тебе не надоело?

Я крутанулась и врезала чудищу аккурат между глаз. Пока оно, мыча, крутило головой, кинулась к Люде, лежавшей в серой груде хламья.

— Боги… — отплевывалась Людя громко и с чувством. — Это же детская одежда. Ты только посмотри!

Я тащила ее к выходу.

— Некогда! — рявкнула ей на ходу.

В голове и без того билось гонгом: «Во что мы влезли?! Куда ввязались?!»

Тварь перегородила нам дорогу.

— Не пущу…

— Что это такое?! — Людя от ужаса стала белой и без своих обожаемых белил. — Я на такое не подписывалась!

Глаза выпучены, волосы растрепаны, еще чуть-чуть, и в обморок грохнется.

— Мне нехорошо!

— И мне тоже! — Ох, и было же мне стыдно, что сама влипла и Людю втянула!

— Это оно детей убивало, да?

Мы пятились, прижавшись плечами друг к другу. А оно на нас наступало. Жуть неимоверная! Того и гляди накинется.

На наш крик в двери вбежал обезумевший селянин с деревянными вилами наперевес. Успел ли он различить в полумраке нас и неясную тень, метнувшуюся к нему? Но от первого хлесткого удара рубаха на его животе лопнула, внутренности спутанными шнурами вывалились наружу. Второй удар отсек от шеи голову с искаженным от ужаса лицом. Мертвое тело с грохотом упало на пол. Морда вновь повернулась к нам, только уже окровавленная. Довольная бурая морда. Ее жажда крови была удовлетворена, надолго ли?