Надежда Попова - Тьма века сего (СИ)

Он вынул кинжал и аккуратно толкнул один из свисающих корней острием. Тот качнулся, задел соседний, крупнее, запутался в нем волосками и замер. Помедлив, Курт протянул правую руку и коснулся его кончиками пальцев, готовясь в любой момент отскочить назад.

Ничего не случилось, корень не устремился к нему, не обвил запястье, не вцепился в оружие, не попытался впиться в тело. Курт медленно вдохнул, выдохнул и отодвинул часть корневой завесы ладонью в сторону. Корни висели все так же неподвижно, ничуть не проявляя к гостю плотоядного интереса, и он, еще миг помешкав, решительно шагнул вперед, разведя плотные заросли руками. Заросли скребли по лицу и загораживали обзор, что-то посыпалось за шиворот — не то крошки камня, не то частицы самих корней, в одном из тонких отростков Курт запутался гардой кинжала, но тут же высвободился и двинулся дальше, морщась от пыли и мелких песчинок, норовящих засыпаться в глаза.

Он раздвинул густые корни обеими руками, пытаясь не зажмуриться, сделал еще два шага вперед — и остановился.

Коридор все так же тянулся вперед. Факелы все так же горели на стенах. Растрепанные веревки-корни все так же свисали сверху, снова не доставая до пола. И там, чуть впереди, прямо в этом полутемном коридоре, непостижимым образом разместилась часть комнаты — аккуратно убранной, освещенной солнцем, бьющим в открытое окно. У окна спиной к Курту застыла девичья фигурка в голубом платье — чуть сбоку от проема, явно в попытке остаться не видимой кому-то снаружи. Спустя миг она вздрогнула, отпрянула и нервным движением поправила и без того идеально уложенную косу. «Он!» — ликующим громким шепотом воскликнула девица и, развернувшись, метнулась куда-то в сторону, поправляя рукава и подол платья. Комната, солнце, окно — всё вдруг пошло рябью, что-то затрещало, как сырое полено, исчезло, и откуда-то издалека, словно сквозь вату, Курт успел услышать, как хлопнула дверь.

Еще несколько мгновений он стоял неподвижно, глядя перед собой, ожидая неведомо чего, ожидая чего угодно, но все оставалось по-прежнему, и ничего не происходило. Коридор, факелы, густые корни под потолком — и тишина…

Альта. Это была Альта, без сомнений. Юная, лет пятнадцати. С задорными лучистыми глазами и каким-то незнакомо светлым, жизнерадостным лицом. И то, что он видел сейчас — это не келья академии и не домик Нессель, больше похоже на комнату в большом городском доме. «Он»?.. Альта — и какой-то «он», к которому она бежит, едва ли не спотыкаясь и прихорашиваясь на ходу? Альта?..

« Где-то есть мир, в котором и Конгрегации-то никакой нет »…

Нет, бред какой-то. Тогда и Альты бы не было. Или была бы?.. Если это не отдельная большая ветвь, а просто маленький отросток, и…

« Стали слишком много думать, майстер инквизитор »…

— Отвали, — зло прошипел Курт в пустоту коридора и, выдохнув, решительно и быстро зашагал дальше.

Это снова случилось спустя пару сотен шагов — на сей раз была не комната, а улица, улица была темной и грязной, и Курт, не остановившись, не оглянувшись, до боли в пальцах стиснув рукоять кинжала, просто прошел мимо двоих, привалившихся к обшарпанной стене какого-то дома. Один из них умирал — Курт успел увидеть закатившиеся глаза и белое, как творог, лицо; а второй, крепко, но как-то легко и почти нежно его обняв, прижимался к его шее губами. Разглядеть черты его лица как следует было невозможно, но разглядывать и не требовалось — за четверть века знакомства с бароном фон Вегерхофом майстер инквизитор слишком хорошо его запомнил…

Потом снова была улица, но дневная, с деревянными приземистыми домами и бугристой слякотной землей под ногами, и Курт прошел сквозь толпу людей — одетых странно, архаично; люди что-то кричали на языке, который он не мог разобрать, в толпе промелькнуло знакомое лицо — Керн, кёльнский обер-инквизитор. Он был много моложе, со свежим порезом через всё перекошенное от злости лицо, и с кривящихся губ срывались брызги кровавой слюны. Он потрясал кулаками над головой, рвался вперед, чего-то требуя, и трое людей рядом удерживали его, тоже что-то крича, уговаривая, унимая…

Потом снова была комната. Знакомая до каждой щели в полу. Был вечер, был полумрак, была старая лежанка в углу, кто-то под одеялом, женская фигура, склонившаяся над постелью, и нарочито строгий шепот — «Всё, Курт, спать, а то папа будет ругаться»…

Потом не было ничего, просто наперерез, из стены в стену, пробежала черноволосая женщина в мужском платье чужого и странного покроя — в обтяжку, совсем не скрывающем фигуру, в коротких башмаках с неприлично высоким каблуком. Она смотрела прямо перед собой, сосредоточенно дышала и неслась что есть мочи, словно пытаясь кого-то настичь, и тогда где-то в душе колыхнулось что-то вроде удовлетворения — где-то там, на иной ветви древа, другая Адельхайда все так же занимается делом, и как знать — быть может, тем же самым…

Потом был клочок пустой земли — совсем пустой, совершенно, земля дымилась под ногами и казалась прахом, выжженным на пару локтей вглубь, и чей-то обугленный и почти развалившийся череп попался под ноги; Курт переступил его, хотя знал, что наступить не сможет, что может лишь видеть, но не касаться, и пошел дальше…

Потом была темная улица — явно городская, со странными, невероятно высокими домами, где-то вдали светились разноцветные огни, а в тени близстоящей башни из металла и, кажется, стекла мелькала смазанная человеческая фигура, и с соседней улицы к ней бежали двое, в их руках мельтешили фонари — маленькие, но немыслимо яркие, и не надо было понимать их незнакомый язык, чтобы знать, что они кричат. «Стоять, тварь!»…

Потом было поле, и мимо пронесся кто-то верхом, и на этот раз он не успел разглядеть, кто это…

Потом был волк, отчетливо видимый, с огромными сказочно-неправдоподобными клыками, знакомый до каждой шерстинки, вот только левое ухо когда-то было порвано и уже зажило — криво, уродливым смятым лопухом, волк жался к какому-то частоколу, угрожающе рыча, наступая громадными лапами в лужи крови рядом с чьим-то растерзанным телом, и такие же знакомые фигуры в шипастой броне зондеров вскидывали наизготовку арбалеты…

Потом был поворот коридора, и навстречу выступили двое — человек с лицом Мартина и огромный волк…

— Макс!

Когда Курт оказался на полу, прижатый к холодному пыльному камню исполинской тушей, на мгновение кольнула досада, затмившая даже боль в ушибленном затылке. « Вы стали слишком много думать, майстер инквизитор »… И явно теряете форму…

— Макс! — остерегающе, торопливо повторил голос.

Еще мгновение тяжелые лапы давили на грудь, а в лицо жарко дышала огромная пасть, а потом лапы и пасть убрались, и перед лицом возникла рука с раскрытой ладонью и деревянными четками на запястье.