Надежда Попова - Тьма века сего (СИ)

— Жив? Слышишь меня, видишь?

— Да.

Это короткое слово едва выбралось на поверхность из сжатой болью груди, прорвавшись сквозь горло, как сквозь тесный овраг, заросший терновником. За спиной стрига возник Мартин — запыхавшийся и встревоженный, и когда Курт поднял голову, тот вдруг отступил на полшага и побледнел.

— Так плохо? — с усилием уточнил он.

Фон Вегерхоф, помедлив, молча взял его за руку, приподнял рукав фельдрока и оттянул край перчатки. Курт опустил взгляд. Сквозь кожу руки проступали вены, вздувшиеся и узловатые, как у глубокого старика, но не синеватые, а темно-серые, будто заполненные грязью или разбавленными чернилами. Стало быть, лицо должно глядеться и того краше…

— Ох Матерь Божья!

Бенедикт фон Нойбауэр и четверо его бойцов застыли рядом, глядя на майстера инквизитора с изумлением, опаской, сомнением… Но не со страхом. Хорошо. Молодцы. Не напрасно едят хлеб на конгрегатской службе…

Мартин бросил взгляд на четки, зажатые в его пальцах, и убрал ладонь с рукояти меча.

— Все-таки Урсула? — спросил он, приблизившись и присев рядом на корточки, Курт кивнул и застонал от нового всплеска тошноты.

— Мне надо к отцу Конраду, — сквозь зубы выдавил он, переведя дыхание.

— Мне все-таки кажется, что отходную планировать рановато, — заметил стриг напряженно, и он повторил, с трудом проталкивая слова сквозь боль в горле:

— Срочно. Причастие. Урсула… Она не бьет, она изменяет.

— Понял, — кивнул стриг; подставив плечо, фон Вегерхоф закинул руку Курта себе на шею и осторожно встал, подняв его на ноги.

— Господин фон Нойбауэр, — позвал Мартин, подхватив его с другой стороны. — Вы и ваши люди — в лагерь паломников. Женщина по имени Урсула — опасная малефичка, не пытайтесь задержать. Если она все еще там, что вряд ли, и если будет возможность — стреляйте издали, желательно в голову. Одного из ваших — за подмогой, пусть уходят солдаты из оцепления, в нем уже нет смысла. Окружить лагерь. Все его обитатели — предварительно обвиняются в ереси и соучастии в покушении на инквизитора. Все лишены права покидать лагерь. Без веских поводов силу не применять, но спуску не давать. Ждать дальнейших указаний.

— Да, майстер Бекер, — откликнулся рыцарь, молча кивнул одному из своих людей, и тот, отозвавшись таким же молчаливым кивком, бегом припустил к лесу.

— Дай-ка, — отодвинув Мартина в сторону, велел стриг, перехватил у него Курта и двинулся к Грайерцу. — Но будет быстрее, если я тебя донесу.

— Чтоб потом местные рассказывали, — с усилием возразил он, — как хлипкий мальчишка-помощник нес великовозрастного инквизитора на руках, точно девчонку?

— Ты вот-вот отдашь Богу душу, не время для конспирации.

— Я сдохну, и мне будет все равно, а вам тут еще работать. Просто не дай мне упасть. Я дойду.

— Уж будь любезен, — раздраженно пробормотал фон Вегерхоф, торопливо шагая и стараясь не столько вести его, сколько почти нести, удерживая одной рукой. — Иначе наплюю на все и закину на плечо, как куль.

Курт не ответил — тупая боль в груди вдруг вспыхнула резью, в голове на миг снова потемнело, ноги подогнулись, он споткнулся и не упал лишь потому, что повис на стриге, едва не потеряв сознание.

— Non, non, non, enfoire! [101] Нет, нет, нет, сволочь! (фр.). — зло прикрикнул тот, подхватив его второй рукой и ускорив шаг. — Quel tas de merde! [102] Ну что за дерьмо! (фр.). Не вздумай кончиться на этой дороге, Гессе!

— В порядке, — хрипло возразил он, пытаясь переставлять ноги вслепую, и стриг отозвался нечленораздельным шипением, в котором Курт разобрал лишь «merde [103] Дерьмо (фр.). » и «fils de pute [104] Сукин сын (фр.). ».

— Сделаем так, — решительно произнес Мартин. — От меня все равно никакого толку, посему я бегу в церковь и беру святого отца за шиворот. Пусть хватает дорожный набор и идет вам навстречу. Сэкономит какие-то минуты, но уж хоть что-то.

— Полный набор, extrema unctio [105] «Последнее помазание» (лат.) — Елеосвящение, таинство, в средневековой западной традиции совершаемое над умирающим. Совершается одним или несколькими священниками и состоит из молитв над больным и помазания его лба и ладоней освященным маслом. Во время помазания обязательно произносится формула: «Через это святое помазание по благостному милосердию Своему да поможет тебе Господь по благодати Святого Духа. Аминь. И, избавив тебя от грехов, да спасет тебя и милостиво облегчит твои страдания. Аминь». Вслед за ним обычно преподается причастие, называемое «viaticum», последним напутствием. , — добавил Курт, с трудом шевеля онемевшими губами. — Ибо как знать.

— Cours [106] Беги (фр.). , — коротко бросил фон Вегерхоф, тоже ускорив шаг, и зло повторил: — Не вздумай, Гессе.

Он не ответил — на слова сил не оставалось, последних резервов организма хватало лишь на то, чтобы двигать ногами, уже почти не чувствуя ни их, ни подпирающего плеча стрига, зато четко ощущалась вновь надвигающаяся темнота, мягкая, убаюкивающая… В ней была тишина. Покой. Безмятежность. Темнота обнимала кротко и бережно, заглушая боль в теле и скачущие мысли, заграждая собою мир со всей его скорбью, заботами и тревогами…

— Не спать!

Курт вздрогнул и разлепил глаза, рывком вскинув голову, и сквозь вспыхнувшие от боли звезды попытался обернуться на голос наставника, которого быть здесь не могло и не должно было. Темнота рухнула обрубленным занавесом, вновь явив мир, солнце, небо, дорогу под ногами… В паре сотен шагов виделись холм и дома Грайерца, хотя прошло, казалось, лишь два-три мгновения с того момента, как он позволил себе закрыть глаза, и до того, как голос Хауэра выдернул его из небытия. Впереди, уже хорошо различимые на серой ленте дороги, спешили навстречу двое — Мартин и долговязый тощий человек в мешком висящем на нем одеянии священника и с дорожной сумкой.

— Еще полдюжины шагов, — мягко, словно ребенку, сказал фон Вегерхоф. — Не спи, ради всего святого, и держись за эту сторону бытия, Гессе, если надо — зубами, я знаю, ты умеешь. Мой лимит на мертвых напарников на эту половину века исчерпан, и лично я настроен отравлять себе жизнь твоим обществом еще хотя бы лет двадцать.

— А довольно живописное местечко для могилы, должен сказать, — тяжело ворочая языком, отозвался он и, видя, что буквально бегущий отец Конрад почти рядом, повелел: — Давай на обочину.

Академия святого Макария, 1401 a.D.

— Ты смогла бы повторить то, что сделала с этим человеком?

— С Каспаром?

Альта сидит на массивном, слишком большом для нее табурете, он не слишком удобный, зато она может болтать ногами, не достающими до пола. Хоть какое-то развлечение.

— Мама говорит, что такое делать нельзя.