М. Антрекот - Дело огня

— А хорошо бы они сегодня пришли, — сказал он.

— Хорошо бы. Содзи, можешь повторить, что девочка говорила про призраков?

Окита поджал одну ногу под себя, усаживаясь поудобнее.

— Она сказала, что у них были очень белые лица и они летели — она так и сказала, летели — по лестнице вверх, к воротам. У них были мечи за поясом. Ночь жаркая, но ей стало холодно и так страшно, что она не могла двинуться с места. Она крепко зажмурилась, а когда холод ушел, открыла глаза и никого уже не увидела.

Сайто крутил в руках шпильку-когай, видно, хотел поправить звено и задумался.

— Дайнагон, может быть, и ни при чем. Он — сторонник императора, не из самых шумных, но его знают. Пожар ему скорее повредит. А вот летуны эти мне не нравятся. И что ветошь у северных ворот — не нравится.

— Почему?

— Потому что я, сколько ни думаю, а не могу придумать, кому выгодно, чтобы в городе пошел слух, что главный храм Инари в столице спалила нечисть.

— Поймаем эту нечисть — и будем знать, — махнул рукой Окита.

…Выпить чаю, чтобы перестало давить в груди и стало легче дышать — и может быть, хоть часок поспать до темноты…

Сайто полюбовался законченной работой, отложил перчатку, вытер руки и взял с подноса вторую чашку.

— Чего мы не знаем… — словно бы про себя сказал он. — Или кого мы не знаем…

По его лицу нельзя было сказать, нравится ему чай или нет.

— Хидзиката-сан тоже не понимает, — продолжал Окита. — Но он считает, что это не важно. А важно, что могут погибнуть люди и что храм будет нам благодарен. И, — в голосе его и речи послышался совсем другой человек, — от размеров этой благодарности будет зависеть, сможем ли мы купить винтовки сразу на всех, или только на первые три звена.

Это важно, подумал командир третьей. Это, пожалуй, важнее всего. Но…

Но приближается война, которую не остановят триста заграничных ружей. И три тысячи ружей не остановят. И три мана [24] Ман — десять тысяч. В Японии десятки тысяч выделены в особый разряд чисел. . Ее остановили бы чиновники бакуфу [25] Бакуфу — так называемый «совет военной палатки», правительство сёгуна. и императорского дворца, но им выгодно раскачивать лодку. Как это ни смешно, но среди господ патриотов есть люди, с которыми можно о чем-то договариваться, — тот же Кацура или тот же Сакамото Рёма [26] Сакамото Рёма (1835-1867) — ронин из провинции Тоса, один из лидеров мятежа против режима бакуфу. Создал торгово-промышленную компанию «Кайентай», впоследствии ставшую концерном «Мицубиси». Много сделал для развития японского военно-морского флота. Был убит в 1867 году, как раз тогда, когда ему удалось заставить все стороны конфликта сесть за стол переговоров. В его смерти обвиняли сначала Сайто Хадзимэ, командира третьей секции Синсэнгуми. . А с сановниками во дворце и в замке Эдо договориться нельзя. Даже мятежникам не все равно, сколько крови прольется, когда падет сёгунат, а этим… Да, именно так — не «если», а «когда». Об этом пишут в воззваниях патриоты, об этом шепчутся девицы в Гионе и Понтотё [27] Кварталы развлечений в Киото. , об этом тяжело и мрачно молчит командир Кондо [28] Кондо Исами — сын фермера из Тама, усыновлен самурайской семьей. Руководитель фехтовальной школы Тэннен-рисин-рю, сменил Серизаву Камо на посту лидера «Ронинов из Мибу» и переименовал соединение в «Синсэнгуми». С 1864 по 1869 годы «Синсэнгуми» оставалось самым дисциплинированным и боеспособным подразделением на службе сёгуната. В 1968 году был схвачен и казнен сторонниками императора. .

Сёгунат падет, и даже сам регент юного сёгуна, господин Хитоцубаси Кэйки [29] Хитоцубаси Кэйки — будущий пятнадцатый и последний сёгун династии Токугава. , ничего с этим не сделает. Бездарное дурачье в обеих столицах ненавидит его за ум, отвагу, ученость и талант. За то, что он выскочка из младшего дома Мито [30] Во время сёгуната страна была разделена на «ханы» — провинции, возглавляемые князьями из знатных родов. Мито, как и Сацума, была провинцией с высоким процентом самурайского населения — и вследствие этого очень бедной и очень консервативной. , любимец и надежда патриотов. За то, что не боится заморских новшеств и не лебезит перед бабьем из свиты сёгунской матушки. За то, что не спешит развязать войну против иноземцев и Тёсю, так как лучше всех понимает: эта война будет последней не только для сёгуната, но и для Японии. Сановники ненавидят его и изо всех сил подкапывают его башню. Скольких еще она погребет под развалинами — им безразлично. С ними-то ничего не случится — потому что с ними никогда ничего не случается. Да, в этих делах с поджогами святилищ чувствуется рука сановника, рука человека знатного, считать потери не привыкшего…

— До чего же тошно иметь дело с сумасшедшими, — вырвалось у Сайто.

— А мы кто? — искренне удивился Харада, приподнимаясь на локте.

Окита рассмеялся. Да, в устах человека, вспоровшего себе брюхо на спор, вопрос куда как уместный.

Сайто покосился на товарища, усмехнулся краем рта.

— Когда кто-нибудь из нас будет готов ради чего-нибудь поджечь город, я тебе отвечу.

Северные ворота и слова о призраках все-таки сбили Волков с толку. Раз уж поджигатели притворяются нечистью, значит, и ждать их надо где-то в час быка, в самое черное, нехорошее время. А тут еще собака в крысу не перешла — еще целый хвост от собаки той остался, — как дохнуло холодом по одной из боковых улочек, и человек Ямадзаки — торговец булавками, вопреки городским установлениям просто расстеливший свою циновку в тихом сухом месте между заборами, шевельнулся беззвучно, готовясь подать сигнал. А потом обвалился на свою циновку. Уже не совсем беззвучно и не так, как падают живые люди.

А Накадзима из первого звена, карауливший посреди северной лестницы, успел заметить белые пятна лиц, и даже меч выхватить успел, а вот закричать — нет, сумел только бросить меч на ступени, на истертый тысячами ног камень, чтобы зазвенела об него сталь, чтобы услышали там, наверху, у ворот, где каменные лисы стерегут вход.

Камень принял звук и подбросил его в небо. Сколько бы ни смеялись лисы над своими более крупными и более драчливыми сородичами, но тех, кто летел — действительно почти летел — вверх по лестнице, они ненавидели всем существом.

Самих они звон смутил мало. Даже если люди наверху будут готовы — ну что они успеют?

Кровь плеснула на камень, на сохнущую траву, — не спас и нагрудник, от плеча через грудь разрубленное тело упало, перекатилось ниже. Но второй удар встретил пустоту, а не теплую, упругую плоть. Со всей возможной быстротой черная тень с бледным пятном лица обернулась к источнику тепла и запаха, но меч обрушился на нее, раз — поперек живота и второй — на шею. Невнятный вскрик, звук падения, из тех троих, что стояли выше, остается один, а вторая тень устрашающе быстро несется наверх, сверкает льдистое лезвие, черным дымом вьются длинные волосы, — и падает. Такой же грудой тряпья, и совсем немного крови вытекает из перерубленного горла.