Терри Пратчетт - Господин Зима

За спиной Роланда Туп Вулли со всегдашней его жизнерадостностью крикнул:

— Покажи им! Пусть твои тётки угордятся тобой!

Роланд обернулся к нему, мгновенно разозлившись:

— Мои тётки? Я тебе сейчас расскажу про моих тёток…

— Временей нет! — заорал Явор Заядло. — Вперёд ужо!

Роланд снова повернулся к морокам, чувствуя жаркую ярость внутри. То, что мы помним, существует на самом деле, подумал он. И я больше этого не потерплю!

— Не бойтесь, — сказал он не-Тиффани.

Потом поднял левую руку и прошептал:

— Я помню… меч…

И когда он закрыл глаза, меч был у него в руке — лёгкий, почти невесомый, тонкий, почти невидимый, всего лишь полоска в воздухе, состоящая в основном из остроты. Этим мечом он убил сотни врагов по ту сторону зеркала. Этот меч никогда не был слишком тяжёл для него, он двигался будто продолжение его руки, и вот этот меч снова с ним. Оружие, которое рубило в капусту всех прилипал-кровососов, всех, кто врёт, всех, кто ворует… Роланд улыбнулся и сжал рукоять.

— А мож, и можно смастрячить героя единым махом, — задумчиво проговорил Явор Заядло, глядя, как мороки прорисовываются в темноте и тут же гибнут.

Он повернулся к брату:

— Туп Вулли, я те когда-нить грил, что ты вдругорядь как сказанёшь, так прям в точку?

— Нае, Явор, — растерянно отозвался Туп Вулли, — чтой-то не припамятну, чтобы ты такое хычь когды грил.

— Нды? Ну дык ежли б грил, это был бы тот-сам рядь.

Туп Вулли заволновался:

— Но всё ж оно путём? Я ж тошонадыть сказанул?

— Ах-ха, Туп Вулли, ты сказанул самое то. Впервой в жисть. Я тобой гордюсь, — сказал Явор.

Туп Вулли расплылся в широченной ухмылке:

— Раскудрыть! Эй, ребя, я сказанул…

— Ты не оченно-то зазнавайсь, — осадил его Явор.

Невесомый клинок Роланда рассекал мороков, будто паутину. На смену им приходили новые и новые, но серебряная полоска разила их одного за другим, и Роланд высвобождался из их хватки. Они отступали, лихорадочно меняли облик в поисках подходящего, съёживались от жаркого пламени его гнева. Клинок пел. Мороки наматывались на него, вопили, корчились и таяли на земле…

…а кто-то стучал Роланда по шлему. И уже давно.

— А? — Юноша открыл глаза.

— Драпс пора, — сказал Явор Заядло.

Роланд, тяжело дыша, огляделся. Хоть с открытыми, хоть с закрытыми глазами, он не видел никого — в пещере не осталось ни единого оранжевого росчерка. Не-Тиффани смотрела на него и как-то странно улыбалась.

— Ну что, драпс или хошь дождать, пока новые набегут? — спросил Явор Заядло.

— А они уже на подходе. — Билли Мордаст показал на другой берег.

К реке катила сплошная оранжевая масса, мороки сбились так плотно, что между ними вообще не осталось просветов.

Роланд всё стоял, пытаясь восстановить дыхание, и не мог решиться.

— Послухай дядьку Явора, — сказал главный Фигль. — Ежли ты щаз бу пай-пай и спасанёшь мадаму, мы как-нить потом приведнём тебя сюдыть, и бруттербодов прихватим, чтоб можно было цел день тешиться, агась?

Роланд моргнул:

— А… да. Простите. Не знаю, что это было…

— Тады драпс! — заорал Громазд Йан.

Роланд схватил не-Тиффани за руку.

— И не обертайся, пока не выбрейся отсюдыть, — сказал Явор Заядло. — Эт’ вродь как трыдиция*.

На вершине башни в холодных руках Зимовея появилась ледяная корона. Даже в бледном свете зимнего солнца она сверкала ярче алмазов. Лёд её был лёд чистейшей воды, без единого пузырька или трещины.

— Я сделал её для тебя, — сказал Зимовей. — Летняя Владычица никогда не наденет её, — добавил он с грустью.

Корона подошла идеально. И совсем не была холодной.

Зимовей отступил на шаг.

— Свершилось, — произнёс он.

— Я тоже должна кое-что сделать, — сказала Тиффани. — Но сначала мне нужно кое-что узнать. Ты разыскал все те вещи, чтобы сделать человека?

— Да!

— А как ты узнал, что искать?

И Зимовей с гордостью поведал ей о разговоре с детьми. Пока он говорил, Тиффани старалась дышать ровно, чтобы успокоиться. Его рассуждения были очень… рассудочные. В самом деле, если морковка и пара угольков превращают кучу снега в снеговика, тогда куча солей, газов и металлов уж точно превратит его в человека. Это звучало… логично. По крайней мере, для Зимовея.

— Но видишь ли, это ещё не весь стишок, — сказала Тиффани. — И он больше про то, из чего сделан человек. Не про то, что человек такое.

— Да, кое-чего я не смог найти, — признал Зимовей. — Того, в чём не было смысла. Нет таких веществ.

— Да, — печально кивнула Тиффани. — Ты, наверное, про последние три строчки, а ведь в них-то и суть. Мне правда очень жаль.

— Ноя найду недостающее! — воскликнул Зимовей. — Я смогу!

— Надеюсь, однажды ты найдёшь их, — проговорила Тиффани. — А теперь скажи, ты когда-нибудь слышал про боффо?

— Что такое боффо? Этого в стихах не было! — встревожился Зимовей.

— О, боффо — это то, как люди меняют мир, обманывая самих себя, — сказала Тиффани. — Удивительный фокус. Согласно боффо, вещи имеют лишь ту силу, которую мы сами в них вкладываем. Можно наделить вещи магией, но при помощи магии нельзя создать из вещей человека. То, что у тебя в сердце, — это всего лишь гвоздь. Просто гвоздь.

Час пробил, и я знаю, что делать, подумала она как во сне. Я знаю, как закончится эта сказка. И я должна закончить её правильно.

Она привлекла Зимовея к себе и увидела растерянность на его лице. Ей стало легко-легко, ноги её едва касались пола. Мир сделался… проще. Он превратился в узкий туннель, ведущий в будущее. Из всех образов в нём осталось только ледяное лицо Зимовея, из всех звуков — только дыхание Тиффани, из всех ощущений — только слабое тепло солнца на её волосах.

Солнце не было пылающим шаром лета, и всё же оно было много жарче даже самого большого костра.

«Куда бы выбор ни привёл меня, это мой путь, — подумала Тиффани, позволяя теплу наполнить её. — Я сама это выбрала. Я так решила. И мне придётся встать на цыпочки», — добавила она мысленно.

«По правую руку от меня гром. По левую — молния.

Огонь над мой головой…»

— Пожалуйста, — произнесла она, — возвращайся в горы и унеси с собой зиму. Прошу тебя.

«Лёд передо мной…»

— Нет. Я Зима. Я не могу быть ничем иным.

— Тогда ты не можешь быть человеком, — сказала Тиффани. — Последние три строчки такие:

Силы ровно столько, чтобы дом сложить, времени довольно малыша обнять, и любви довольно, сердце чтоб разбить.

Равновесие… Оно пришло мгновенно, из ниоткуда, наполнив её воодушевлением.

Середина качелей всегда неподвижна. Взлёты и падения проходят сквозь неё. Она хранит равновесие.

Равновесие… Его губы были как голубой лёд. Тиффани заплачет, но позже, — по Зимовею, который хотел стать человеком.