Макс Фрай - Все сказки старого Вильнюса. Продолжение

Растопить масло – это я влип, конечно. Гораздо проще было бы провернуть то же самое с парой тысяч немилосердных сердец, по крайней мере, руками ничего делать не надо, и без специальной посуды можно обойтись.

Несколько секунд я малодушно прикидываю, не засунуть ли мне бумажки с предсказаниями, например, в яблоки. Или сделать с ними бутерброды. Или вообще раздать просто так, без еды. С другой стороны, стыдно вот так сразу пасовать перед трудностями. Человек рожден для подвига. Обычно меня это не касается, но вот прямо сейчас я, к сожалению, именно человек. Поэтому ладно, пусть будет подвиг. Зря я, что ли, полчаса по всему дому бумагу с ручкой искал.

Записываю рецепт. Он звучит как бред сумасшедшего; впрочем, для меня все кулинарные рецепты так звучат. С другой стороны, сам-то я сейчас кто? Сумасшедший и есть. Так что все довольно гармонично складывается.

– Самое главное, – говорит в завершение Тони, – бумажки с предсказаниями нужно успеть вложить, пока печенье горячее. Тогда его еще можно свернуть и слепить, как пельмень. Когда остынет, затвердеет, и ты уже ничего с ним не сделаешь. Ясно?

Да уж куда ясней.

– Слушай, – говорю я Нёхиси, – а ведь ты наверняка можешь растопить масло одним прикосновением. Или, не знаю, тремя. Это была бы неоценимая помощь. Потому что – ну ты только вообрази, как я пытаюсь делать это в кастрюле…

И умолкаю на полуслове, зачарованно уставившись на кусок масла, начинающий таять прямо на кухонном столе. Буквально в последний момент все-таки ору: «Погоди, дам миску!» – и спасаю положение. Нёхиси, конечно, тоже тот еще кулинар. Но все равно, как же он меня выручил. Если я все-таки псих, то самый везучий на свете, вон какие полезные в хозяйстве галлюцинации отрастил.

– А теперь, – говорю я, задвинув противень и закрыв духовку, – самое интересное. Будем писать предсказания. То есть ты – диктовать, а я – записывать. В идеале. Если разберу, что ты говоришь. Мне сейчас, сам знаешь, очень важно тебя слышать. И, хорошо бы, правильно понимать.

Вокруг моей шеи, прямо поверх уже намотанных на нее штанов обвивается мокрое кухонное полотенце. Это Нёхиси снова заботливо меня кутает. От сострадания и других возвышенных чувств. Впору прослезиться, но вместо этого я беру лист бумаги, ножницы и разрезаю его на сколько-то там кусочков, по большей части, косых и кривых. Это нарочно. Не надо мне сейчас ровных линий, ну их к черту совсем.

С нарезанными бумажками и первым попавшимся под руку маркером, устраиваюсь на краю обсыпанного мукой стола, умоляюще возвожу глаза к потолку – дескать, ну же, давай, диктуй! В ответ мне сперва звенит совершенно невыносимая, полная тишина, а потом Нёхиси совершенно внятно и отчетливо говорит:

– Не гони картину. Мне надо подумать. Все-таки предсказания, не кот чихнул.

Другой на моем месте сейчас разрыдался бы от облегчения. А я только носом шмыгнул. Герой.

Пока я геройствую, Нёхиси думает. А время, меж тем, идет, печенья нас ждать не будут. Но вот наконец с неба, вернее, откуда-то с сияющих высот дедовского платяного шкафа раздается глас:

– Художник должен быть обжорой!

– Чего-о-о?! – не веря своим ушам, переспрашиваю я.

– Художник должен быть обжорой, – терпеливо повторяет Нёхиси. И строго добавляет: – Это мое первое пророчество. Запиши.

Миг, и мы оба уже хохочем, возможно даже в обнимку, но в этом я не уверен, слышать его уже слышу, а не чувствую пока ни черта. Ладно, с ощущениями потом разберемся. Сейчас главное быстренько это все записать.

– Ты умеешь присниться вовремя, – диктует Нёхиси. – Машина времени из палки от швабры, рукавицы и селедочного хвоста. Не препятствуй естественному течению кошки. Сможешь в апреле. Твоя тень толще тебя. Никогда не плачь в шторм. Сейчас поиграем в прятки. Не надо ссориться с бисером. Дождь – это не ты. После того, как покрасишь волосы в фиолетовый цвет, на тебя перестанут обращать внимание. Следуй за голосом, от хора беги. Мантикоры – лучшие друзья девушек. Не вздумай ссориться с треугольниками. Не все, что падает с неба, непременно звезда. Скоро принесут твою голову из починки. Не притворяйся лошадью, ты – ягуар.

– Погоди, – прошу. – Я за тобой не успеваю.

– Ладно, – соглашается Нёхиси. И после небольшой паузы предлагает: – Напиши что-нибудь сам. А то чего я один на этой пашне надрываюсь.

Ох, да не вопрос.

«Так долго вглядывался в бездну, что как честный человек, должен был на ней жениться», – пишу я. И Нёхиси ехидно вставляет:

– Кому что, а голому баня.

Он прав. Но с толку меня не собьешь.

«Никогда не поздно научиться прыгать через скакалку», – оптимистически пишу я на очередном клочке бумаги. «Шаги должны быть разного цвета». «Горел синим пламенем, остался очень доволен». «Прыжок в сторону – это самое вкусное». «Придешь со своим фонарем, запишут в небожители». «Где граница между тобой и имбирным пряником, не знает никто». «Примерещусь тебе четыре раза, потом твоя очередь». «Море волнуется, просит срочно позвонить».

– Космос – не салат, а гораздо проще, – не утерпев, влезает Нёхиси. – Любовь управляет супом. Самая полезная еда – на букву «П».

Я записываю и это, никаких возражений. Насчет космоса ему точно видней. Насчет супа, салата и прочей жратвы, вероятно, тоже.

Бумажки как-то неожиданно заканчиваются, да и печенье, судя по запаху, пора доставать из духовки. Пишу: «В отчаянии много витаминов», ставлю точку. На этом все.

– Тридцать штук получилось, – говорю я, свернув последнее печенье. – Устал при этом, как будто испек три сотни. Ужасная штука эта кулинария. Трудное древнее колдовство.

Нёхиси швыряет в меня подушку. Не то заступается за кулинарию, не то просто от полноты чувств. Спрашивает:

– Что дальше?

– Увидишь. Ты случайно не знаешь, который сейчас час?

На стене возникают часы с кукушкой. Впрочем, вместо кукушки оттуда высовывается потрепанный жизнью василиск с головой не столько петуха, сколько ощипанного попугая. И говорит: «Мяу». Семь раз.

– Всего семь вечера? Отлично. Тогда пошли, – говорю я. И наконец снимаю с шеи свои условно приличные штаны. Теперь им придется занять более традиционное место. Я, увы, не настолько авангардист.

Большая удача, что я обаятельный. Правда, секрет моего обаяния описывается формулой «этому лучше не перечить, может укусить». Но какая разница, главное, что отказать мне практически невозможно – в тех редких случаях, когда я о чем-то прошу.

– Хочу сделать вам подарок, – говорю я и так широко улыбаюсь, что в этот момент меня очень легко перепутать с каким-нибудь сдуревшим от долгого пребывания в человеческой шкуре лесным оборотнем. В смысле, очень заметно, что укусить я действительно могу, что на самом деле неправда, делать мне больше нечего – посторонних девиц кусать.