Анна Платунова - Твое имя

И вот теперь Мара смотрела на себя с некоторым ужасом: слишком уж отражение в зеркале напоминало ту легкомысленную, беззаботную девчонку, какой она была два года назад. Еще немного — и можно косички плести. Вздрогнула, сходила за ножом Бьярна: он всегда его держал отлично наточенным. Навертела локон на палец, оттянула и примерилась, как ловчее срезать.

— Не надо, — сказал Бьярн. — Не нужно, птаха.

Попытайся он давить или требовать, Мара немедленно отчекрыжила бы локон и глазом бы не моргнула. Но он говорил так, словно Мара его самого этим ножом резать собралась. Она обернулась. Бьярн стоял в дверях и смотрел, смотрел на нее.

— Почему? — не сдержалась Мара.

— Ты очень красивая, моя девочка…

У Мары снова холод побежал по сердцу. Издевается? Или серьезно? Она красивая? Она?

Скривилась, отвернулась и снова взялась за нож. Бьярн в два шага преодолел расстояние между ними и мягко вынул нож из ее рук.

— Я знаю, почему ты это делаешь, — сказал он. — Но это в прошлом. Я рядом. Я сумею тебя защитить.

— Я не хочу об этом говорить, — произнесла она, каменея. — Отдай нож.

— Мара!

— Отдай! — крикнула она.

Бьярн отдал.

— Не веришь мне, — с горечью сказал он. — Что бы я ни сделал, что бы ни сказал… Нечисти и то веры больше…

— Я верю, — удивилась Мара.

Откуда такие мысли: конечно, верит.

— Но только не в мою любовь к тебе…

Они застыли друг напротив друга. У Мары внезапно закончились все слова, да и мысли вылетели из головы, как стая испуганных птиц. Нож она, не осознавая, что делает, держала в руках у груди. А Бьярн вдруг подошел совсем близко, обнял, так что лезвие уперлось ему в грудь, продавило кожу, но еще не порезало. И Мара, гораздо сильнее испугавшись, что поранит его, чем того, что Бьярн ее поцелует, выронила нож.

И Бьярн поцеловал. По-настоящему, вовсе не тем целомудренным поцелуем в щеку или в лоб. Третий их поцелуй. Первый — в Выселенках, когда Мара перепугалась до полусмерти. Второй — посреди морока-тумана, когда Мара переламывала себя, чтобы спасти других. И вот сейчас…

Губы Бьярна были и нежными, и требовательными одновременно. Мара чувствовала, как грохочет, бьется сердце. В груди щемило от странной боли: страшно, но вовсе не от того, что целует, а от того, что разожмет объятия.

Он отстранился.

— Сейчас отпущу, сейчас…

А сам снова поцеловал. Потом все же отступил. Лицо виноватое: сам от себя не ожидал и уже казнил самой страшной казнью.

— Моя девочка. Прости! Я…

Стоит, опустив руки. Мара знала: начни она его сейчас кромсать ножом — даже не шелохнется.

И тогда Мара сама его поцеловала. Неважно, сколько им суждено быть вместе — год или всего месяц. Пусть потом будет больно расставаться, плевать. Но сейчас, в эту секунду, ей ничего другого не нужно. Чувствовать его губы и дыхание, чувствовать, как бьется сердце. Чувствовать себя живой.

«Ладно, и что же дальше?» — спрашивала себя Мара вечером того дня. И на следующий день, когда все, казалось, возвратилось в привычную колею. Можно было бы продолжать обычную жизнь, но Мара себе места не находила. Это казалось нечестным по отношению к Бьярну. Он, конечно, умел ждать, никогда и слова не говорил, но Мара вдруг поняла, что тот момент, когда она его поцеловала, стал переломным.

Она должна попытаться оставить прошлое в прошлом и идти вперед. Дать себе хотя бы шанс быть счастливой. Иначе это означало бы, что тот гад с холодными глазами все-таки убил ее. Да, она бы дышала, думала, двигалась, но всегда и всюду носила в себе смерть. Надо попробовать жить, хоть это и страшно.

Эти мысли вертелись в ее голове, когда Мара без сна лежала в своей постели. Рядом тихо посапывал Эрл, он давно уснул, а Маре не спалось. За окном, подсвеченным газовым фонарем, стоящим на углу дома, метались снежинки. Утром все вокруг укроет, укутает тонкий белый ковер, чистый и свежий. К вечеру от чуда не останется и следа, но сейчас Маре думалось, что если решаться на что-то, то именно в такую ночь.

Встала, поежившись от ночного холода, и тихонько, стараясь не разбудить Эрла, вышла из комнаты. Постояла у лестницы на второй этаж, а потом медленно начала подниматься. Босые ноги осторожно пересчитывали ступеньки. Одна, две… Мара помнила, что их пятнадцать. На последней сделала маленький вдох. Толкнула дверь в комнату Бьярна и вошла.

Дверь скрипнула едва слышно, но этого оказалось достаточно, чтобы Бьярн проснулся и приподнялся на локте, вглядываясь в темноту.

— Мара?

Мара подумала, что сейчас в своей длинной светлой ночной рубашке она напоминает призрака. Специально выбирала такую, чтобы до пят и рукава полностью закрывали руку.

— Это я…

Присела на край кровати. За все то время, что они снимали дом, Мара побывала в комнате один раз — в первый день. Обняла себя руками, огляделась. В комнате царил строгий порядок: вещи на своих местах, одежда аккуратно развешана на стуле — Бьярн предпочитал не убирать ее на ночь в сундук. Он молчал, ждал, пока Мара еще что-нибудь скажет. А она забралась с ногами на постель, откинула одеяло и скользнула под него.

— Холодно… Можно я с тобой рядом посплю сегодня? Буду к тебе привыкать…

Она услышала, как прерывисто вздохнул Бьярн, и поняла, что до этого момента он и не дышал вовсе. Обнял ее, притянул к себе — жаркий, большой. Сразу стало не то что тепло — горячо. Мара едва не начала вырываться, но секунда страха быстро прошла. Тем более что Бьярн не сжимал ее, не удерживал, просто лежал рядом. И Мара успокоилась, положила голову ему на грудь и обняла. Бьярн осторожно, словно накрывал ладонью птичку, положил кисть руки на ее плечо, погладил.

— Уютно? Тепло, птаха моя?

Мара только кивнула. Говорить не могла — в горле внезапно пересохло.

— Спи спокойно… Поцеловал бы тебя, но… лучше не надо.

Мара поняла, почему лучше не надо. Бьярн побоялся, что начни он ее целовать — и остановиться будет сложно. И то, что Мара планировала отложить еще на несколько дней, а то и недель, случится сегодня, когда она еще не полностью готова. Да что там говорить, совсем не готова. Потому и пришла «привыкать».

«Говорят, это здорово, когда с тем, кого любишь…» — горестно думала Мара. Она пыталась убедить себя в этом, но как-то пока плохо получалось. Но во всяком случае, обнимать того, кого любишь, чувствуя его тепло, чувствуя защиту, действительно оказалось приятно.

Мара проговорила это про себя, а потом даже глаза распахнула от осознания: она ведь любит его! Вовсе не той глупой юношеской любовью, которая вспыхивает, как спичка, и горит недолго. Она любит его глубоко и искренне, так, как вообще можно любить. Как напарника, как верного друга, как мужчину, с которым хочется делить не только дом, но и постель.