Роджер Желязны - Маска Локи

Стоило рисковать лишь в случае, если плазмоту удалось бы доплыть до одной из стенок бассейна и отыскать восходящий поток. Это было бы возможно, если бы ячейка не превосходила шириной те восходящие колонны фотосферы, которые плазмо-ты избрали своим обиталищем. Однако бассейн мог оказаться шире их в сотню раз, и тогда плазмоту грозит участь быть заживо погребенным в холодных глубинах.

Плазмоту было не на что надеяться, и он был бессилен предпринять что-либо, безучастно подсчитывая витки газовой трубки и пытаясь приноровиться к невероятным по внутренней силе сгусткам энергии.

Плазмот потерял счет времени, когда внезапно почувствовал происходящие вокруг изменения. Грохочущая газовая трубка внезапно затихла, а скорость потоков энергии снизилась. Начался какой-то новый этап. Газовый мост разрушился прежде, чем плазмот успел сообразить, что же, собственно, происходит.

Он не упал вниз, поглощенный породившей его колышущейся черной мутью, поскольку успел накопить слишком много энергии. Он разорвался, выбрасывая сгустки и струи перегретой плазмы вверх, к колышущейся короне.

Плазмот обвился вокруг одного из бешено несущихся сгустков материи и приготовился к смерти.

Сияние!

Удар!

Ритм!

Скорость!

Борт «Гипериона», 21 марта 2081 г.,

18.49 единого времени

Перед доктором Ганнибалом Фридс светился солнечный диск, чью сверкающую мощь, казалось, не в силах были сдержать защитные слои купола. Доктор прищурился и бросил взгляд на восток, чуть ниже экватора, отыскивая пару солнечных пятен, едва видных в альфа-излучении. Под воздействием ярчайшего свечения дыра почти исчезла из поля зрения.

А это что такое? Привыкнув к свету, Фридс обнаружил нечто новое. На фоне золотистого солнечного диска район вокруг пятен побелел до серебристого цвета. Он был не менее ярок, однако по сравнению с общим свечением казался менее красочным, насыщенным. Казалось, что с течением времени этот кусок солнечной атмосферы померкнет и потемнеет подобно тому, как маленькая черная точка на золотом яблоке растет и превращается в черную гниль.

Фридс повернул голову, пытаясь отыскать эту область Солнца на изображении в альфа-лучах, размещавшемся внизу на дисплее. Пока он крутил головой, Солнце содрогнулось.

Содрогнулось всего один раз, но с какой силой!

Что это могло быть? Фридс быстро взглянул на Солнце, надеясь, что привыкшие к слепящему свечению глаза не сыграют с ним глупую шутку.

Импульс, чем бы он ни был, уже прошел. Солнце по-прежнему являло ученому свое огненное лицо с серебристым участком. Правда, казалось, что этот район стал немного белее, более расплывчатым и неясным.

Подплыв к дисплею внизу, ученый пытался отследить происходящие изменения на экране. Протуберанец постепенно опадал и наконец поблек и исчез.

Фридс схватился за рукоятки сиденья и рывком подтянул ноги. Не тратя время на привязывание, ученый зацепился ногами за кресло, приблизился вплотную к экрану и увеличил резкость. Сомнений не было — дуга горящего газа между двумя пятнами исчезла.

Что это такое?

У Фридс был ответ на свой вопрос. В соответствии с данными наблюдений и солнечными теориями двадцатого века протуберанцы взрывались. Они распадались, возвращая большую часть исходной материи обратно в фотосферу, однако немалая часть кинетической энергии вырывалась в корону и далее в пространство.

Насколько велик объем вырвавшейся энергии? Фридс знал, что астрономы прошлого столетия со своими неточными измерениями, проводившимися за густой земной атмосферой и практически в три раза дальше от Солнца, чем находился сейчас Фридс, так вот, Они полагали, что энергетического потенциала такого взрыва достаточно, чтобы снабжать энергией всю североамериканскую экономику в течение, по крайней мере, десяти тысяч лет, Фридс пришлось напомнить себе, что тогда ученые оперировали понятиями, восходившими еще ко временам использования малоэффективных источников электрической энергии и станций, работавших на твердом топливе. Выражаясь более современным языком, энергия, возникшая при большом солнечном взрыве, примерно соответствовала взрыву двух-трех миллиардов водородных бомб мощностью в одну мегатонну каждая.

Безусловно, подобный взрыв явился бы для ученых прошлого века настоящим откровением. Представшие глазам Фридс два солнечных пятна и протуберанец были воистину огромны. По самым грубым расчетам, мощность взрыва в пять или шесть раз превосходила все вспышки двадцатого столетия и равнялась мощности двенадцати-пятнадцати миллиардов водородных бомб.

Однако видимое легкое дрожание на экране никак не свидетельствовало об устремившейся в пространство лавине заряженных частиц. Интересно, в какую сторону направился основной поток?

Установленное на космическом корабле оборудование позволяло отслеживать испускаемую на различных частотах энергию, хотя обычно около половины ее приходилось на солнечный свет. В соответствии с программой наблюдения Фридс начал собирать информацию по всему диапазону, едва только «Гиперион» поднялся над горизонтом аномалии, так что теперь доктору предстояло считать информацию с накопителей и исследовать взрыв на различных энергетических уровнях.

Повинуясь выработанным годами навыкам, Фридс приступил к изучению с самых высоких частот, в рентгеновском спектре и гамма-лучах, которые в обычных условиях человеческому глазу недоступны. К тому же именно этот диапазон обладал наивысшим энергетическим потенциалом, так что начать с него представлялось наиболее разумным.

Фридс запустил первый диск, хранивший информацию о волнах длиной, равной десяти в минус третьей степени ангстремов, отмотал его назад до отметки взрыва и включил воспроизведение. Солнце было похоже на светло-серый шар, подобный сумеречной Луне. Однако на востоке, чуть-чуть пониже экватора, виднелась серебряная полоска расплавленного металла, терявшаяся в сероватой дымке. Это и был протуберанец.

Внезапно экран озарился ослепительно белым свечением с радужной каймой по краям. Доктор отмотал назад, надеясь поймать изображение в ту самую секунду, когда мост из газов рухнул в пропасть, но взрыв произошел в мгновение ока, а энергетический выброс оказался слишком полным и быстропогло-щаемым.

Фридс поставил второй диск, считывающий параметры рентгеновского спектра, десять ангстремов. Все та же унылая, неясная картина, и вдруг ярчайшая вспышка.

На мгновение ученый обеспокоился, что взрыв мог повредить датчики коротких волн, расположенные снаружи защитного слоя станции, но затем вспомнил, на каких частотах он сам проводил наблюдения в момент пресловутой вспышки.