Ольга Куно - Снежный король

— Прикажете ее уволить?

— Ну, зачем же так сразу — уволить, — поморщился король. — От этого ведь суп лучше не станет. Ты свободен, Джордж.

Лакей, поклонившись, вышел из комнаты. Королева пристально посмотрела на супруга.

— И что вы можете об этом сказать, ваше величество?

Король молчал, задумчиво разглядывая содержимое собственной тарелки.

— Вы ведь не думаете, что это случайное совпадение?

— Нет, я так не думаю.

— Вот откуда этот нездоровый интерес к столь странным подробностям. Стирка… — Королева недовольно передернула плечами. — Но я не понимаю. Ведь он безумно влюблен в эту таинственную девушку с бала. Тратит время и силы на то, чтобы найти ее, даже сейчас, когда стало очевидно, что эти поиски бесплодны. Как же при этом вдруг появляется кухарка…

— Дорогая, в этом как раз нет ничего удивительного. Та девушка — это его настоящая любовь, она бывает только одна и на всю жизнь. А все остальные — это нечто совсем иное; их может быть сколько угодно…

— Вы говорите с удивительным знанием дела, — холодно прервала его королева. — И забываете одну немаловажную вещь: она — обыкновенная служанка.

— Это всегда значительно проще, чем светские дамы, — пожал плечами король. — Насчет кухарок, право, не знаю, а вот горничных я в свое время… То есть, я хочу сказать, это совсем не страшно и пройдет, как только мальчик остепенится, — смутился он под тяжелым взглядом супруги.

— Совсем не страшно? Он чуть было не утонул! Он мог погибнуть из-за этого дурацкого каприза!

— Это называется — роковая женщина, — развел руками король.

— Значит, вы полагаете, что кухарка может оказаться роковой женщиной?

— Не знаю-не знаю, — задумчиво проговорил король. — Не могу даже вспомнить, как эта девица выглядит. Надо будет получше к ней присмотреться.

— Ну уж нет. Довольно того, что к ней уже успел присмотреться ваш сын, — отрезала королева.

Я лежала на кровати, повернувшись лицом к стене, полная решимости умереть достойно. Горло сильно болело, глаза слезились, правое ухо было заложено, а тело все никак не могло решить, от чего ему страдать — от холода или все-таки жара. Под действием его капризов одеяло то натягивалось на мою голову, то скидывалось куда-то в сторону. Левым ухом я слышала, как мачеха что-то ворчит по поводу безвозвратно утерянного белья. Я ничего не отвечала, твердо намеренная, как уже было сказано выше, умереть достойным образом, то есть не вступая в споры и перебранки. К счастью, мачеха боялась заразиться и потому стояла возле самой двери, то бишь в противоположном конце комнаты. Да и вообще, браниться она, конечно, бранилась, но тона до сих пор всерьез не повышала, да еще и проявила небывалую заботу, пригласив ко мне лекаря, из чего я сделала вывод, что дело мое и вправду плохо. Лекарь, конечно, был самым дешевым в городе, но ведь главное — внимание. Он мне даже лекарство оставил. Травку-семянку, растертую в порошок. Пить по три раза в день со стаканом воды. Это дюже пользительное снадобье наш лекарь рекомендовал всем и от всего, неизменно уверяя с пеной у рта, что лучшего средства не найти. С его помощью он лечил мельника Теда от головных болей, дочку молочника от ветрянки, Берту от долго мучавшего ее глубокого кашля, а с год назад всучил это лекарство рыжей Милдред, страдавшей болями в животе, источник которых он определил как язву. Неизвестно, как долго бедняжка пила бы эту жутко горькую гадость, если бы две недели спустя местная повивальная бабка, бросив на нее ровно один взгляд, не заявила, что Милдред ждет ребенка. От Святого Духа, как поспешила объяснить девица своей не на шутку разозлившейся матери, поскольку больше было просто-таки не от кого. К счастью, дух вскоре материализовался, обернувшись немного неуклюжим, но обаятельным портным Питером, и свадьбу сыграли за пару месяцев до рождения крепкого и здорового малыша. Все же репутация лекаря не слишком сильно пострадала, ведь, как ни крути, его средство помогло десяткам других больных, да и потом, кто знает, может, у Милдред помимо всего остального и вправду была язва. Штука заключается в том, что существуют болезни, которые рано или поздно непременно излечиваются. По странному стечению обстоятельств лекарства, принимаемые от этих болезней, обязательно помогают, если не сразу, так по прошествии времени. Травка-семянка была как раз из таких лекарств. С учетом всего вышеописанного, а также поскольку она была жутко горькая на вкус, я своевольно решила пренебречь сим безотказным средством и уже дважды за сегодняшний день честно выпила по стакану чистой, ничем неиспорченной воды.

Я уже начала было засыпать под мерное ворчание мачехи, как вдруг снизу раздался стук в дверь.

— Кого там еще черт принес? — удивилась мачеха и пошла вниз, понимая, что никого кроме нас в доме нет, а на меня сегодня рассчитывать не стоит. Тут она была абсолютно права. Ага, сейчас я вскочу с постели и побегу открывать, только тапочки сниму. Причем белые. Нет, в другой день я бы, конечно, спустилась сама, но сегодня мне бы это удалось разве что на четвереньках.

Заскрипели ступеньки, затем послышался шум отпираемой двери. Кем бы ни оказался нежданный гость, я ему не завидовала: навряд ли выражение лица хозяйки дома было сейчас гостеприимным.

— Добрый день, — произнес чей-то молодой голос.

— Что вам угодно?

Похоже, вид стучавшего все-таки внушал уважение, раз мачеха обратилась к нему на «вы». Я слышала голоса через щель в окне. Да-да, в окне, возле которого стояла моя кровать, была вполне порядочная щель, пропускавшая, ясное дело, не только звуки, но и ветер. Однако сейчас она сослужила хорошую службу. Приподнявшись, опираясь обеими руками о подоконник, я осторожно выглянула в окно. На предпоследней из ведущих на порог ступенек стоял юноша лет семнадцати в одежде пажа. Мне уже доводилось несколько раз видеть его во дворце. Если память мне не изменяет, состоял этот паж при принце.

— Я должен видеть Золушку.

— Кого? Ах, Золушку! Она больна и не может сейчас выйти. — Мачеха, похоже, стояла на самом пороге, и ее почти не было видно из окна, но я по-прежнему отчетливо слышала ее голос.

— Тогда, быть может, вы проводите меня к ней? Мне нужно кое-что ей передать.

— Когда я уходила, она спала, — соврала мачеха. — Передайте все мне, а я отдам ей, когда проснется.

— Мой господин велел вручить это только в ее собственные руки, — настаивал паж.

— Но я — ее мачеха.

— Вот как раз вам-то в первую очередь мне и не велено ничего отдавать.

Как жаль, что ее лица не было видно! Могу поклясться, что оно сейчас покрылось красными пятнами. Обидно пропустить такую гамму красок.

— Кто такой твой господин? — злобно спросила она.