Дарья Беляева - Воображала [СИ]

— Я почти закончил проект для электива по антропологии. Говорят, с ним я смогу выступить на конференции в следующем году.

— Чему же он посвящен? — спросила мама, в голосе ее скользнуло свежее, как порыв ветерка, любопытство. Где-то рядом прожужжала оса, и я почувствовала, как бьется сердце. Я была совсем крохотной, и я никому не могла сказать, как страшно мне стало посреди утреннего чаепития от мысли, что родичи мертвой осы прилетели сюда, чтобы отомстить, и сейчас множество жал будут вонзаться в мои руки и лицо. Я просто прижала салфетку ко рту, чувствуя биение пульса на своих губах. Оса затаилась в пионе, который я гладила, как лезвие в сладости. Нежный, конфетно-розовый, он теперь скрывал в себе великий ужас.

Сестра нащупала мою руку под столом, ее острые ноготки впились мне в ладонь, оставляя красные полумесяцы, и она отдернула руку.

— Пересотворению людей. Измененной природе и самому феномену изменения.

Тит всегда говорил как маленький взрослый, так рассказывал папа, и в детстве это всех умиляло. Теперь же, наверное, скорее забавляло.

— Боги добавили в наших прародителей частичку своей сущности, так что вопрос о том, могли бы мы сосуществовать с людьми эпохи до великой болезни остается открытым. Хорошо известно, что возможны браки между представителями разных народов, однако все полукровки…

Тит бросил взгляд из-под ресниц в сторону Антонии, извиняющийся, осторожный и выдававший в нем ребенка.

— Словом, каждый ребенок от подобного брака на самом деле чистокровен. Он наследует только одного бога, один дар. Наши народы на самом деле никогда не смешиваются.

— Это интересная теория, — сказал папа. — Тем не менее я всегда считал, что браки между принцепсами и преторианцами не только желательны, но и необходимы, потому как без них оба народа ждало бы вырождение.

— Да, — кивнул Тит. — Генетическое вырождение. Популяция становится здоровее из-за смешанных браков, но при этом границы народов не размываются. Это интересно, правда?

Он подцепил самую большую, измазанную в сливках клубнику и отправил ее в рот.

— В чем же состоит твоя теория? — спросил господин Тиберий. Тогда Тит ответил:

— В том, что не только они нужны нам, но и мы нужны им.

На несколько секунд повисла тишина, в которой жужжание осы стало просто оглушительным. Уже подул прохладный ветерок с моря, принес влагу и соль, так мучившие цветы в нашем саду, приспособленные совсем для других земель и с трудом сохранявшие свою яркость здесь.

Господин Тиберий сказал:

— Прошу меня простить, я забыл портсигар в комнате. Скоро вернусь.

Папа кивнул Антонии, и она сказала нам:

— Пора, девочки.

Хотя мы знали, что еще не пора, в голос сказали:

— Спасибо за чай.

Я поняла, что папа сейчас будет Тита ругать. Что сказанное им вдруг, наверное впервые в жизни, показалось взрослым очень неловким, а может даже и оскорбительным. Я только не поняла, почему.

Лишь много лет спустя, вспоминая этот эпизод, я осознала, что именно вдруг всех смутило. От фразы «мы нужны им» оставалось полшага до «поэтому они создали великую болезнь».

Это опасные слова. Ты, мой дорогой, никогда не поймешь, насколько. Тебе никогда не запрещали думать. И хотя твои мысли могут быть не так ясны, как мысли многих принцепсов, они свободны.

В тот день мы с сестрой отправились на море раньше, чем обычно. Из густой и насыщенной зелени нашего привезенного издалека сада, такого чуждого здесь, мы вышли на дорогу из выбеленного солнцем камня, которой стройные кипарисы по бокам не давали никакой тени.

Мы были рады, и в то же время взволнованы. Наш день изменился, и это было захватывающе и пугающе одновременно. Неподалеку уже синело море, а песок был таким золотым, что я подумала, что песчинки столетие за столетием спускались вниз по солнечным лучам, и они кровь от крови — великолепное солнце. Я была в восторге от того, что сумею найти множество ракушек, искупаться, позагорать, и все это еще до обеда.

И хотя даже иллирийское солнце не могло украсть нашу с сестрой бледность, нам нравилось валяться под солнцем и подставлять ему нос.

У нас были абсолютно одинаковые купальные костюмы. С милыми полосатыми юбочками над красными шортиками. Почему-то во времена моего детства люди любили наряжать своих детей в морячков и морячек, хотя это и выглядело глуповато. У нас были одинаковые соломенные шляпки с широкими полями. Они были перехвачены алыми лентами, развевавшимися вслед за нами по ветру. У сестры был сачок для насекомых на случай, если появится что-нибудь интересное, а у меня — корзинка для ракушек. Сестра пела песенку, а я мурлыкала ей мелодию, у нас получалось слажено и, наверное, очаровательно. Но Антония, как и большинство преторианцев, не умела умиляться.

Ветер трепал натянутый над четырьмя столбами тент, плетеные лежанки смиренно дожидались нас. Где-то вдалеке качало на волнах кораблик, казавшийся не больше игрушки. К тому времени, как мы пришли, ветер усилился. И хотя он был теплым, даже душноватым, на море занимался шторм. Я поняла, что купания сегодня не будет.

Антония взошла на деревянный помост под тентом. Под ее шлепанцами заскрипели доски. Она поставила корзину с обедом, сегодня больше похожим на второй завтрак, и сказала:

— Сейчас поиграете у моря.

— Хорошо, госпожа Антония, — ответили мы.

Она разложила на белом платке лепешки с ветчиной и индейкой, завернутые в коричневую бумагу, кипельно-белые вареные яйца, достала термос с горячим молоком.

— Госпожа Антония, можно нам пройтись и поискать ракушки? — спросила сестра, и я заискивающе улыбнулась.

Антония окинула нас тяжелым взглядом, потом кивнула.

— Нагуляете аппетит. Только в море не лезть.

У меня совершенно не было желания лезть в море, его насыщенный синий цвет и шумные удары волн о берег внушали мне беспокойство, и я не могла без волнения смотреть на кораблик, плывущий вдали.

Мы пообещали, что не будем лезть в море и отправились гулять вдоль пляжа. С обеих сторон пляж огораживали скалы, неравномерные, кривые, вылизанные морем и казавшиеся гладкими на вид. Одинокие скалы выглядывали и из самой глади моря, и сейчас их со страстью атаковали волны.

— Как ты думаешь, Жадина, почему нам сказали идти на море? Погода совсем не для купания.

Я поняла, что мне до слез обидно. Впервые мятный чай обманул меня. Погода испортилась мгновенно, точно так же, как разозлились родители. Небо темнело медленно, но неуклонно. Реальность разошлась с признаками, по которым я высчитывала ее, и мне стало от этого так тоскливо, словно я ничего-ничего, даже собственное тело контролировать не могу. Мне хотелось толкнуть сестру или бросить в море корзинку, но вместо этого я шла по холодному влажному песку и собирала ракушки. Иногда они ускользали прямо из-под пальцев. Их забирало море.