Кэт Ховард - Бессердечие магов [litres]

Она собралась вытащить все эти тайны из темноты на свет божий – и пусть, если понадобится, это будет свет от пожара, которым она сожжет Невидимый Мир дотла.

Она подняла бокал, чтобы выпить за его гибель.

Внезапно ее затрясло. Вино плеснуло через край бокала, роняя капли – красные, словно кровь. Боль тупым ножом вонзилась в запястья и плечи, и она почувствовала сосущую пустоту, как при лихорадке. Кожа покрылась капельками пота.

Такой была цена сегодняшней магии.

Сидни поставила бокал и задышала прямо в дрожь, в боль, в пустоты костей. Она сосредотачивалась на этом, пока не овладела собой: боль не ушла, но стала осознана. Она привыкла к осознанию боли. Время и опыт сделали это ее особым умением. Недрогнувшей рукой она снова взяла бокал, теперь держа его ровно.

Она выпила вино.

В 00.01, когда праздничный тост уже давно стал перевернутым бокалом на сушилке, Сидни стояла в Центральном парке, на южном берегу водохранилища. Одним прикосновением ногтя на большом пальце она зажигала спички. Одну, вторую, третью.

Не успел рассеяться дым от последней, как из темной воды поднялась деревянная лодка. Старая и потрепанная – казалось, она перевернется от малейшего движения. Лодка тихо стукнулась о берег – и застыла в ожидании.

Сидни шагнула в нее. Лодка, заскрипев и закачавшись у нее под ногами, двинулась по воде.

Сидни плыла стоя. Магия, приводившая лодку в движение, не распространилась на высушивание сидений, а ей не хотелось пользоваться своей магией там, где это может заметить Дом. А он заметит. Этот Дом замечал все.

Темнота перед ней сгустилась и приняла форму Дома Теней. Низкий и потаенный, он распластался на воде, словно жаба – присел на островке, сложенном из костей и страдания, взгромоздившись на кусочке суши, которого не должно было существовать. Это место служило ей домом с того дня, когда ее отдали, сделав уплатой за другого, – и до того дня, когда она стала достаточно сильной, чтобы открыть его двери и выйти за них.

Сидни его ненавидела.

Лодка остановилась у его ступеней – и Сидни вошла внутрь.

Холод. Тот холод, что проникал сквозь подошвы и погружался в ее кости, причиняя им боль. Находясь в стенах Дома, она не могла пользоваться чарами, которых он не дозволял, – если не сражаться с ним за это право. Сидни давно поняла, что эта борьба не сделает ее жизнь комфортной. Но ничего не просить у Дома стало вопросом ее гордости. Выпрямив спину и высоко подняв голову, она не позволяла себе дрожать. Никакой слабости.

Она не даст Дому ничего, кроме того, что он сам заберет, – а он и так забрал достаточно.

На стенах мерцали тусклые огни. Светлячки под водой, свечение под стеклом… Единственным звуком было глухое эхо ее шагов.

Дом мог бы сразу же привести ее к Шаре. Мог перестроить себя так, чтобы она попала в теплую, хорошо освещенную комнату. Мог сделать много такого, что облегчило бы Сидни жизнь.

Конечно, он мог и удержать ее здесь, за своими дверями, перестраивая себя в лабиринт до тех пор, пока она не рухнет замертво от истощения, мог открыть пол над узилищем и запечатать ее там – мог устроить сколько угодно других смертоносных неприятностей. Он мог бы заставить ее идти мимо тех комнат, где из менее удачливых обитателей Дома выкачивалась магия, мимо тех, кого используют и выбросят, кто уже никогда не освободится. Мог заставить ее слушать вопли, хрипы сорванных глоток, мольбы. Мог принести ей запахи крови и страха. Мог заставить стоять и наблюдать, снова видеть и чувствовать то, что ее заставили вынести.

Ее первыми воспоминаниями были эти комнаты. Призрачные шрамы пролегали по ее коже. Эхо давних воплей застревало в горле.

Она судорожно сглотнула. Долгая ходьба в темноте – это пустяк.

– Ты опоздала.

Голос Шары возник раньше света. Свет был водянисто-голубой, обжигающе холодный – тени в нем становились бритвенно-острыми. Дом сегодня был не в настроении.

Сидни ничего не ответила. Не важно, что она зажгла спички точно в назначенное время, не важно, что она опоздала из-за настроя Дома. Для пустой болтовни не время и не место.

– Надеюсь, в остальном ты сегодня не провалилась. – Лицо Шары было таким же мраморно-холодным, как и ее голос. Мертвенно-бледная от того, что всю жизнь проводит в Тенях, она носила волосы распущенными и спутанными, словно средневековая колдунья, платье ее словно было соткано из теней, над которыми она властвовала. Глаза Шары были ярко-голубыми – два огня в темноте. Сидни ни разу не слышала от нее доброго слова. – Что можешь сообщить?

– Как было приказано, я заключила контракт с Домом на время этого Поворота, – ответила Сидни.

План существовал – и именно таким было его начало.

– Каким Домом?

Шара подошла ближе, а ее тень удлинилась. Тень мерцала в переменчивом свете, но края ее были ровными. Целыми.

– Лоран Бошан.

У Сидни ныли пальцы. Она чувствовала, как ее волосы покрываются инеем. Шара, конечно, выглядела совершенно безмятежно.

– Соищущий Дом. Интересный выбор.

Сидни хранила молчание. Если Шара желает услышать возражения, чтобы устроить Сидни за что-нибудь выволочку, она очень скоро даст это понять. Однако без повода Сидни не хотела говорить ничего, о чем потом придется жалеть. Существовали тайны, которые следовало хранить, даже здесь.

Особенно здесь.

– Хорошо. Продолжай действовать, как мы планировали. Сейчас на этом все.

Сидни развернулась на месте.

– Конечно, не считая контракта.

Голос Шары был хитрым и довольным – почти радостным, впервые за время этого разговора.

Не считая. Конечно.

Задолго перед тем, как связать себя контрактом, по которому она обязалась помочь Лорану добиться легитимности в глазах Невидимого Мира, основав свой Дом, Сидни заключила контракт с Домом Теней. И то, что этот контракт не был добровольным, ничего не меняло. Дом вел тщательный учет долгов. И ей свои еще долго выплачивать.

На столе подле Шары: ручка, контракт и нож с костяной рукояткой. Лезвие у него черное, как тень, кромка – острая и тонкая, как истина.

Шара взяла нож. Она собрала тень Сидни в горсть. Сидни ощутила, как мурашки поползли по коже, внутри же она испытала непреодолимую потребность содрогнуться и вытошнить все сразу.

Шара взмахнула ножом, отрезав столько, чтобы можно было свернуть внутри ручки и использовать как чернила. Разрез был ударом по уже оголенному нерву, солью на рану, ожогом души. Тут не было ничего нового – и ничего, что не случится снова, но в этом-то – в вечном и невыплаченном долге – и было самое гадкое.

Сидни заставила себя ни о чем не думать и, в который раз, поставила свою подпись. Так она заново подписывалась каждый раз, когда ее сюда призывали, и так будет подписываться снова и снова, пока жульнические чаши весов не выровняются и она не станет свободной. Тени решат, когда именно это будет: Сидни даже не удавалось вести счет дням.