Уильям Хорвуд - Летнее Солнцестояние

Она, естественно, и не подозревала о том, какую реакцию вызовет ее бегство у Брекена, чьи когти все еще ныли от соприкосновения с камнем. Не успело отзвучать эхо, как он услышал топотание убегающего крота.

Это было самым красноречивым свидетельством того, что здесь Древняя Система заканчивалась или, если угодно, начиналась (это зависит от того, по какую сторону от камня ты находишься). Он горестно вздохнул. Все кроты, с которыми он встречался, в ужасе бежали от него, хотя он не желал им ничего дурного, а это означало, что он стал для них чужим. Он уже не принадлежал к Данктонской системе. Его домом стала Древняя Система, в которой он был единственным обитателем. Ее туннели, ее пустынные, лишенные червей глубины, ее страшные тайны принадлежали теперь ему — они стали его территорией.

Радостное возбуждение сменилось отчаянием.

Он посмотрел на огромный камень, понимая, что обойти его сбоку ему все равно не удастся. Оставалось утешать себя тем, что перегородка стояла именно там, где он и предполагал. Впрочем, через какое-то время она могла и исчезнуть — все зависело от проворности сбежавшего крота и того, когда и с кем он надумает сюда вернуться. Самым разумным было отступить в глуби Древней Системы, но Брекен туда не торопился, пусть эта система и стала его новым домом.

Испуганная и взъерошенная Ру появилась в Бэрроу-Вэйле ясным августовским утром и рассказала совершенно жуткую историю. После этого к слухам о гигантском кроте из Древней Системы стали относиться как к непреложному факту. Ру попала в Бэрроу-Вэйл в тот момент, когда Мандрейк и Рун отправились в другие части системы, соответственно, новость дошла до них уже тогда, когда с ней познакомилось все население Бэрроу-Вэйла и его окрестностей.

Эта странная история заставила Мандрейка и Руна поспешить назад, в центр системы, она привлекла туда и Ребекку, которая после встречи с Розой стала куда самостоятельнее. Вероятно, на нее повлияло и то, что у нее появились собственные туннели, во всяком случае, она перестала обращать внимание на запреты и требования Мандрейка и зажила с таким наслаждением и радостью, какие редко наблюдаются у данктонских самок. Если в системе слышался смех, можно было не сомневаться, что звучит он в ее туннелях, где можно было развеять печаль и принять участие в веселых пирушках.

Надо сказать, что непослушание ее Мандрейку было чисто стихийным и бессознательным. К удивлению кротов, близко знавших Ребекку, она никогда не отзывалась о нем плохо или непочтительно.

— Я его люблю, — заявляла она так, словно эта любовь могла перечеркнуть ту жестокость, с которой обращался с ней Мандрейк.

Впрочем, до какой-то степени так оно и было. Во всяком случае, она нисколько не тяготилась своими отношениями с Мандрейком. Но как бы она его ни любила, ее любовь к жизни была сильнее. Сила ее радости и любви не оставалась незамеченной другими кротами. Она влияла не только на них, но и вообще на все живое, как это подметил Меккинс, привыкший бывать в ее норе. Деревья, травы, лесная живность — все возле норы Ребекки выглядело ярче и счастливее. Здесь пели соловьи, здесь пригревало солнышко, здесь росли самые красивые лесные фиалки.

Ребекка и сама являла собою воплощение здоровья и счастья. Ее густая шерсть лоснилась и переливалась на свету — в полдень шкурка ее казалась особенно роскошной и темной, в сумерки — нежной и мягкой. Она сильно выросла с весны и стала несколько крупноватой для самки, сравнявшись в размерах с некоторыми самцами, и если она и не унаследовала грации своей матери Сары, то приобрела куда большую женственность.

Она могла хлопнуть другого крота по плечу и закричать: «Смотри!», привлекая его внимание к цветам шиповника или суетливому жучку, поразившему ее своей красотой и живостью. Ей всегда хотелось поделиться своими счастливыми открытиями с другими кротами. Многим из них ее энтузиазм казался чрезмерным и наигранным — виданное ли дело, чтобы взрослые кроты отдавали столько времени играм и танцам?

Порою же, когда Ребекка оставалась в одиночестве и ложилась у входа в нору, любуясь вечерними сумерками или утренней игрой света, ею овладевала тихая грусть, которую она едва осознавала и уж тем более не понимала ее причин. Бывало, в мечтах ей являлся крот, который танцевал рядом с нею, смеялся и пел с тем же жизнелюбием, что и она.

Лишь два крота знали об этой ее незримой печали. Первой была Сара, ставшая из матери подругой и потерявшая изрядную толику своей былой серьезности, вторым — Меккинс, который после той памятной июльской встречи частенько приходил к ее норе и проводил в гостях у Ребекки немало времени. Он отличался особой жизненной силой, острым умом, добрым нравом и мудростью, отчего с ним Ребекка чувствовала себя иначе, чем с другими кротами. Она полюбила его свободолюбие и своеобразный язык, на котором привыкли изъясняться жители Болотного Края.

Как ни странно, но именно эти два крота, которые заботились о Ребекке более всего, последними заметили те перемены, которые начали происходить с ней в конце августа. Ее стало одолевать непонятное беспокойство, при этом она могла сидеть целыми днями в своей норе, потеряв всяческий интерес к закатам, скворцам и горлинкам, уже почувствовавшим приближение осени. Впервые за все то время, что она провела за пределами материнской норы, она стала злиться на других кротов, рычала, если те приближались слишком близко или злоупотребляли ее терпением. Иногда, заслышав приближение гостя, она пряталась в своей норе и не отвечала на его зов.

Сара и Меккинс вскоре поняли причину ее странного поведения. Ребекке был нужен самец. Самец и потомство — ибо совместная жизнь кротовьей пары обычно ограничена несколькими днями.

Когда Мандрейк запретил ей приближаться этой весной к самцам, она не чувствовала к последним никакого влечения и тем более не могла понять радостей материнства. Правда, голоса детенышей, которые она слышала в начале июня, временами повергали ее в тоску и печаль. Впрочем, вскоре эти чувства забылись и не вспоминались до самого конца лета, когда ее стали одолевать вполне определенные желания.

Порой она вспоминала о том, как Рун преследовал ее по туннелям, а она пыталась скрыться от него, прекрасно понимая, чего он хочет. При этом ее охватывало странное возбуждение. Она ненавидела его и (этого понять она уже не могла) тем не менее раз за разом вспоминала начатый им брачный ритуал, неожиданно прерванный Мандрейком.

В середине сентября Меккинс сообщил Ребекке сенсационную новость о появлении в системе незнакомца, названного истсайдцами Кротом Камня, о котором Данктону поведала некая Ру, пришедшая в Бэрроу-Вэйл со склонов.