Линн Абби - Медный гамбит

— Если я приду завтра с серебром, у тебя будут четыре пакета Дыхание Рала? Старые пакеты, такое как тот, который я только что купил.

Неккинрод громко закашлялся, держась руками за грудь. — Четыре раза по четыре, и все были уже стары, когда ты родился, — сказал он, прежде чем разразиться очередной порцией смеха.

Павек не стал ждать более точного ответа. Прежде чем уйти с эльфийского рынка, он купил ломоть хлеба. Это был хлеб рабов: больше песка, чем зерен, и песок хрустел у него на зубах, пока он жевал его. Ничего удивительного, что рабы остаются без зубов уже к тридцати годам — если, конечно, живут так долго.

Если он проживет так долго.

Его локоть кололи маленькие колючки, пока Дыхание Рала вытягивало яд из его крови. Это было только начало, не пока еще не полное исцеление, и припарки сделают только хуже, если он не достанет где-то четыре серебряных монеты. Достанет.

Павек печально потряс головой. Не было никакой возможности достать четыре серебряных монеты; он мог только украсть их, однорукий и охваченный лихорадкой. Его шансы были равны нулю, а то и меньше, но тем не менее он смешался с толпой, текущей к воротам города, надеясь наткнуться на беззаботного фермера, возвращающегося домой после удачного рыночного дня.

Но скорее мекилоты начнут летать, прежде чем беззаботные и преуспевающие люди появятся на улицах Урика. Он дошел до южных ворот таким же бедным, каким был на эльфийском рынке.

По меньшей мере инспекторы и регуляторы у ворот не узнали его.

На сторожке у ворот было объявление, написанное большими красными буквами. Там было написано его имя вместе с общим описанием его внешности, а также обещана награда в двадцать — а не десять — золотых монет тому темплару, который приведет его в Главное Бюро. Экриссар каким-то образом сумел узнать, что он жив, и очень хочет пообщаться с ним, и наверняка очень болезненным способом.

Глядя на то, как инспекторы проверяют каждого высокого, черноволосого мужчину, пытающегося уехать из города, он осознал, что старая Джоза права: он не в состоянии сбежать из Урика.

Впрочем, он был почти рад этому. Не считая нескольких мелких поручений в рыночные деревни в те времена, когда он был еще курьером, он никогда не был вне города и совершенно не умел путешествовать. Когда он думал о друидах, к которым он надеялся присоединиться, Павек представлял себе, что они живут в чем-то вроде таможни. Он просто не мог представить себе, как это можно жить в месте, где нет стен.

Но такой тщательный осмотр означает, что у ворот ему ждать нечего, кроме неприятностей. Он повернулся и отправился в артистический квартал.

Благоразумные граждане жили очень осмотрительно и осторожно над своими лавками, и никогда не оставляли ни маленьшей возможности для самого отчаянного вора, но далеко не все граждане были благоразумны.

Павек знал несколько низкопробных таверн, чьи клиенты, уходя домой, имели, как он надеялся, несколько монет в своих кошельках.

Но очень мало. Если и были мужчины и женщины, которые гуляли по улицам Урика после полуночи с четырьмя серебряными монетами в кошельке, то они жили в лучших кварталах города, которые были защищены стражниками и магией. А здесь, прикинул Павек, ему придется совершить не меньше дюжины преступлений до восхода солнца только для того, чтобы набрать деньги на одну дозу Дыхания Рала.

Сейчас он стоял, не зная на что решиться, между таможней и кварталом трущоб, недалеко от Берлоги Джоата. После захода солнца улицы были темны и пусты, так как большинство преступников не решалось заниматься своим ремеслом так близко к клиентам Джоата. Удобно устроившись в темном, узком переулке, Павек сидел и размышлял о голоде, боли и загадках судьбы. До восхода было еще уйма времени, и он представлял себе, что умрет еще до первых солнечных лучей, а может быть будет дожидаться смерти в тюрьме гражданского бюро или выживет и окажется утром на эльфийском рынке. Все три возможности казались одинаково вероятны, когда он усл ы шал какой-то шум в квартале трущоб.

Его обитатели были счастливы, если к восходу солнца в их кармане была даже одна единственная керамическая монета, поэтому когда он услышал, как кто-то проворчал: «Может быть ты и смог украсть это, но ты не сможешь его сохранить», его любопытство пробудилось и он невольно подумал, что может быть судьба посылает ему еще один шанс. Проверив свой локоть и убедившись, что может сгибать руку в суставе без невыносимой боли, он пошел на звук.

Поднимался Гутей, а у одного из бандитов был факел — у одного из шести-семи молодых негодяев, которые напали на еще более молодого пацана. Сцену легко было объяснить. У парнишки не было ни единого шанса; они скоро изобьют его до полусмерти и отнимут его сокровище, но бандиты оказались еще и дураками.

Может быть ты и смог украсть это, но ты не сможешь его сохранить, — эта фраза имеет разное значение для разных воров.

Бандиты дали возможность своей жертве забраться в угол, где они не могли воспользоваться своим преимуществом в росте и количестве. Они все делали слишком медленно, делали слишком много шума и привлекали к себе всеобщее внимание.

Он подобрал два валявшихся на мостовой булыжника, один для его здоровой правой руки, а второй он вложил в самодельную пращу. Банда даже не оставила ни одного человека, который прикрывал бы их сзади, еще один пример идиотизма. Они слишком шумели, чтобы услышать как он подошел поближе и как один из их людей, застонав, упал на землю, когда он ударил его в уязвимое место под ухом своим булыжником.

Но у второго из бандитов череп оказался покрепче. Он громко завыл и Павек обнаружил себя в центре внимания всей банды. Шестеро людей, четверо юнцов и две девицы, крепкие, хотя и худые — но не чета взрослому мужчине, который тренировался дважды в неделю со своими товарищами-темпларами и специально подобранными гладиаторами.

Не чета тому темплару, которым Павек когда-то был, но трудный бой для того раненого беглеца, которым он стал.

Они быстро заметили его слабое место. Павеку пришлось больше отбивать удары, направленные в его больной локоть, чем бить самому. Но когда ему удавалось как следует приложиться своим кулаком с булыжником или ногой, юный бандит падал и оставался лежать. Он постепенно выбил их всех из переулка, но не слишком быстро: проклятые идиоты все повернулись спинами к малышу-вору, который, будучи не таким тупым, как они, успел удрать.

Павек почти громко выругался, когда увидел убегающий силуэт мальчишки: малец уносил с собой его жизнь, но какое-то чувство честной игры, которое он даже не подозревал в себе, заморозило его язык. Тем временем одна из девиц вытащила очень плохо выглядящий нож-клык. Она достала им локоть Павека издали. Когда он не стал отбивать ее удар и даже не обратил на него внимания, она решила, что наверно лучше попробовать ударить его прямо в сердце. Павек отбил ее нож в сторону, потом ударил ее прямо в рот одним мягким, быстрым движением левой руки. Над его рукой брызнула кровь. Он надеялся, что это была ее кровь, потому что было такое ощущение, что его локоть обнажился, а крик боли, раздавшийся в ночи. был его криком.