Сергей Бабернов - Подлунное Княжество [СИ]

— Давай в следующий, — Света смотрела на него каким-то странным взглядом. — Никогда бы не подумала.

— Я понимаю, — Ратибор смущался всё больше и больше. — Песни Древних все любят. Не мне судить, конечно… Бессмысленные они какие-то. Может там что-то между строк? Тайный смысл? Ты как думаешь?

— Да плевать я хотела на твоих Древних вместе с их песнями! Я про другое говорю.

— Про что?

— Ты полчаса назад перебил кучу народа, а теперь песенку складываешь.

— Я раньше и во время боя иногда складывал… Потом отучил себя… Отвлекает.

— С ума сойти! Я просто читала где-то или слышала, — принялась объяснять она, заметив удивлённый взгляд Ратибора, — что-то вроде… ммм… насчёт того, что вроде там… эээ… талант и убийство, нет, злодейство… Несовместимы. Вот!

Ратибор задумался.

— Я тоже так думаю, — согласился он после некоторых размышлений.

— А как же ты? — изумилась девушка.

— Что я? Я от природы такой. Нет-нет, да придёт что-нибудь в голову.

— Но другим не приходит!

— Откуда я знаю! — рассердился всадник. — Может и приходит! Я в чужие головы не заглядывал!

— Не приходит! — Света уступать не собиралась. — Мне-то ничего не приходит. И другим тоже. Значит у тебя талант!

— Ну, талант. Ну и чёрт с ним.

— А как же он в тебе совмещается?

— С чем?

— Ты же перебил кучу народа!

— Ну и что?!

— Это разве не злодейство?

Ратибор долго смотрел на Свету ничего непонимающими глазами. Потом, когда начал доходить смысл сказанного, в душе колыхнулась обида. Тоже мне, нашла злодея! Однако, вид девушки, напоминающий заплутавшего в лесу ребёнка, наконец-то вышедшего на тропку, затушил обиду. Всадник рассмеялся.

— Чего ты? — Света зачем-то извлекла коробочку с зеркальцем и глянула на отражение. — Чего смеёшься? Что-нибудь с одеждой?

— Порядок с одеждой! — отмахнулся Ратибор. — Пошутила ты здорово!

— Я пошутила?

— Ага. Я конечно в таланты не напрашиваюсь, но насчёт моих злодеяний… Насколько Сиггурд шуток по поводу сражений не любил, но ты бы и его рассмешила!

— Да чего я смешного сказала?! — теперь настал черёд девушки ничего не понимать. — Разве убить человека не злодейство?

— Злодейство.

— А ты…

— А я людей не убивал. Ни разу в жизни.

— Значит, мне всё приснилось?

— Так ты про клобуков? — всадник посерьёзнел. — Какие же они люди? Только вид один.

— Не понимаю.

— А чего тут понимать — привык за шерстью ходить, будь готов, что и с тебя шкуру снимут. У нас всё просто: убийце — кол, насильнику размычка.

— Размычка?

— Ну, казнь такая. Два деревца пригибают, к ним ноги татя привязывают, потом деревья отпускают. Хрясть, и даже воронам поклевать нечего!

— Ужас какой!

— А в лесных весях татя голышом к муравейнику привязывают или в лесу по самые плечи закапывают. Тут уж волки решают — быстрой смерти он достоин или пусть помучится. Ну, если преступление помельче, тут уж старейшины решают что наложить: виру, обстрижение и изгнание, клеймение и невольничий рынок.

— Ужас!

— Чего ужасного? Ты кстати радовалась, когда твои обидчики сгорели, — напомнил Ратибор.

— Я не в себе была, — смутилась девушка.

— А сейчас бы пожалела их?

— Не знаю. Для этого суды есть, милиция.

— Каждый человек должен быть готов сам наказать злодея, не надеясь на какую-то там чудную милицию. Вот скажи мне — напал на пастушка голодный волк, или медведь хворый бортника задрал, что тогда делается? Всё село рогатины берёт да в лес отправляется за шкурой людоеда. Знаешь почему? Потому, что хищник, познавший лёгкость человеческой добычи, уже не будет тратить силы, гоняясь за зайцами, или рисковать, нападая на сохатого. Так то я про зверьё говорил, коему от природы охотится положено, и не его вина, что люди не самый трудный трофей. К человеку же, наделённому от природы способностью к мышлению и покусившемуся на жизнь и честь ближнего своего, снисхождения быть не может. Долг каждого, считающего себя человеком, уничтожать тех выродков, кои в сто раз опаснее взбесившихся хищников.

— Вот опять ты заговорил как из телевизора. Прямо как скинхед какой-то.

— Кто?

— Ну, есть у нас люди такие. С бритыми головами.

— Ну, спасибо! — всадник не смог сдержать обиды. — Нашла с кем сравнить. С бритыми головами. С татями. Или рабами.

— Почему?

— Потому, что не один свободный человек не позволит лишить себя волос.

— Их никто не лишает, — возразила Света. — Они сами.

— Значит рабы! — Ратибор поморщился. — Кои о свободе и думать не хотят. Боятся её и ненавидят.

— Этими рабами, кстати, всю страну пугают.

— Несчастна та страна, которая страшится бесчинствующего быдла, — вздохнул Ратибор. — Искренне сочувствую. Я же говорю ни как раб, сложивший дулю за спиной хозяина, а как человек, коему известна цена людской жизни и бесценность чести.

— Значит у тебя дома — тишь и гладь? Бандиты наказаны, слабые защищены?

— Нет у меня никакого дома! Рассказывал ведь уже! Если бы всё было так, как я говорю, разве бы развалилось Подлунное? Ты нарочно спросила?

— Ну, слава богу! — улыбнулась Света. — Хоть на живого человека стал похож. Даже не знаю что хуже, когда ты в драки ввязываешься или когда проповеди читать начинаешь?

— Сама серьёзные разговоры затеваешь, а потом ещё насмехаешься, — обиделся Ратибор. — Я же тебе объяснить хотел, как я устройство человеческое вижу, а ты то с татем бритоголовым сравниваешь, то вопросики с подковыркой задаёшь.

— Не буду больше, — девушка чмокнула всадника в щёку. — Ну, прекращай дуться! Теперь, хоть перестреляй всех вокруг, хоть рассуждай сутки напролёт о мировом устройстве — слова не скажу. Клянусь! Буду глазами хлопать и восхищаться. Договорились?

— Чую я какой-то подвох, — Ратибор подозрительно глянул на спутницу. — Опять, наверное, насмехаешься?

— Ну вот! — Света в притворном возмущении всплеснула руками, забыв, что находится в седле. Ратибору пришлось проявить немалую сноровку, чтобы предотвратить падение возлюбленной. Он прижал девушку к себе, немного крепче, чем того требовали обстоятельства.

— Прыти в тебе! — шепнул всадник в розовое ушко спутницы. — Глаз да глаз нужен! Или решила степную землицу на мягкость попробовать?

— А как тебя ещё от заумной болтовни отвлечь? — Света глянула на него из-под полуопущенных век. — Ты так всеобщей справедливостью озабочен, что на меня и внимания не обращаешь. Надо ведь как-то бедной девушке о себе напомнить?

— И не озабочен я вовсе, — начал оправдываться Ратибор. — Объяснить же… , — даже сквозь одежду он чувствовал округлость груди всё плотнее прижимающегося к нему девичьего тела, отчего мысли начинали путаться, а слова липнуть к языку, — … хотел. Спрашивала… Надо… , — мягкие губы Светы прервали поток бессвязных слов.