Hioshidzuka - Вернуться в сказку

Девушка в светло-сиреневом платье подходит совсем близко, почти вплотную, она дышит практически в губы этому мужчине, смотрит с каким-то ужасно очевидным и каким-то неправильным и правильным одновременно превосходством, улыбается — Оделис не может этого разглядеть, но она совершенно точно знает, что эта девушка улыбается. Потому что мужчина, к которому она пришла, совершенно точно это знает.

— Каково это, Ренегат, — продолжает она, вонзая ему в рёбра ещё один кинжал, — быть бессмертным — полностью, абсолютно бессмертным, неубиваемым, когда все твои друзья и твоя любовь мертвы?

Боль — страшная, всепоглощающая боль. Это то, что Оделис почти физически ощущает теперь. Нечеловеческая. От этого снова становится жутко страшно. Девушка боится того, что вот-вот произойдёт… Боится увидеть то, что скорее всего сейчас будет. Она никогда не любила кровь. Всегда боялась её. Всегда была готова завизжать от вида даже нескольких капель…

— Каково это, любимый из сыновей Киндеирна и Гормлэйт? — тихо, неторопливо, почти нараспев произносит девушка в фиалковом платье, подходя совсем близко к нему, заглядывая в самые глаза. — Каково это быть бессмертным? Ты так стремился к вечной жизни… Ты так хотел быть неуязвимым…

Он дёргается. Дёргается изо всех сил. Но цепи держат его крепко. Сковывают его надёжно. Он может шевелиться, может немного двигаться, но не может сделать ничего, что причинило бы вред ему или его палачу. Это, должно быть, ужасная пытка — иметь возможность двигаться, не быть прикованным абсолютно, но чувствовать своё бессилие.

Он дёргается снова. И снова. Но цепи лишь сильней впиваются в его запястья… А девушка, гаденько улыбнувшись, почти ласково касается его пальцев — и вот человек стискивает от боли зубы, чтобы не закричать. А Оделис видит этот пламень на кончиках пальцев гаденько улыбающейся девушки в сиреневом платье.

— Каково это, брат? — спрашивает палач тихо, словно пытаясь действительно понять. — Каково это быть сильнее всех нас разом?

Он почти стонет от боли, когда девушка сильно бьёт его в живот каким-то странным предметом, названия которого Оделис даже не знает. Стонет. И хохочет как-то совсем уж безумно… Хохочет — от души, почти весело, с каким-то странным и непонятным в данное время чувством превосходства…

— Думаешь, я собираюсь тебе отвечать, Якобина?! — сплёвывает человек под ноги девушке. — Думаешь, я отвечу на твои вопросы?!

Что происходит в его душе сейчас? Оделис боится даже думать об этом. Она старается не чувствовать — ничего не чувствовать. Ей страшно. Она боится быть сметённой теми эмоциями, которые сейчас испытывает этот человек. Линдслей изо всех сил зажмуривается, не желая чувствовать и видеть сейчас всё это… А девушка, названная Якобиной, мягко ступает по полу темницы.

— Думаю… — она действительно думает несколько секунд, — ответишь.

Он снова сплёвывает ей под ноги и пытается ухмыльнутся. Даже ухмыляется… Он почти безумен, подсказывает внутренний голос Оделис. Нет, не почти, думается вдруг ей, когда она снова слышит его смех, этот человек — поистине безумен. Девушка не может даже пошевелиться от того ужаса, который сковывает её душу. А красивая и, только на вид, весьма нежная Якобина делает ещё несколько шагов, медленных, плавных — словно в каком-то старинном медленно танце…

— Ответишь… — качает она головой. — Ответишь. Когда твоя душа будет разлетаться на кусочки.

Человек, в сознании которого сейчас находится Оделис, хохочет. Весело. С ощущением собственного превосходства. Радостно. Легко. Счастливо… Нет! Червовая восьмёрка одёргивает себя. Не счастливо — счастливые люди так не хохочут. Напротив — так смеются лишь люди, в которых что-то совсем недавно сломалось… Будто что-то ударило по душе сильно-сильно, приложив силу куда более серьёзную, чем это следовало бы сделать — словно кто-то с силой ударил ломом по не слишком толстому льду на реке. От этого обязательно пойдут трещины. Крупные. Основательные. Ступишь в это место или ударишь ещё раз — и лёд разрушится полностью. Треснет, проломится окончательно, и человек погрузится с головой в ледяную воду…

— Моя душа и так уже уничтожена почти полностью, — качает головой мужчина. — Ты не сможешь причинить ей ещё больший вред.

Душа этого человека насквозь пропитана кровью. Девушка чувствует этот противный кисловато-металлический запах, от присутствия которого ей всегда становилось нехорошо. Всё плыло перед глазами. Душа этого человека вся в крови — в своей и в чужой. Она не гниёт — Оделис много видела гнилых душ, но душа этого мужчины не тронута гнилью. Но она изранена, а так же замарана в чужой крови.

Якобина лишь усмехается — зло, жестоко. Её красивое лицо это не портит. Напротив, хоть эта эмоция и кажется странной для него, оно преображается, становится каким-то нечеловечески красивым… Она, действительно, красива, действительно, очаровательна… Оделис ни разу в жизни не видела таких правильных и тонких черт лица, ни разу не видела столь красивой и нежной улыбки. Палач делает ещё несколько шагов — теперь по направлению к выходу из темницы. Видимо, ей надоело мучить этого человека… Оделис думается, что это хорошо — она так скорее сумеет вырваться из этого страшного воспоминания. Вот — тоненькая фигурка Якобины уже почти исчезает…

— Отрекись, — предлагает ему девушка, останавливаясь у двери и оборачиваясь к нему, — от своей любви — и ты будешь свободен, дорогой братец.

Странное предложение. И страшное одновременно. Предложение свободы — того, что выше всего ценится человеческой душой, в обмен на отречение от самого дорогого, что у этой души имеется. Жестокая пытка. Очень жестокая. Оделис совершенно не понимала, зачем это было нужно… Что такого мог совершить этот странный мужчина? Что такое ужасное могло произойти?

— Думаешь, отрекусь? — как-то безумно усмехается человек, чьё воспоминание сейчас Оделис видит. — Думаешь, я смогу отречься от неё после всего того, что я сделал ради неё?! Я предал мать, отца, братьев, тебя — ради неё одной. Я совершал то, что противоречит Кодексу — только ради неё. Думаешь, я смогу предать её после всего этого?! Предать её память?! Якобина, милая, ты действительно настолько глупа, что думаешь, что я смогу убить то, что ещё осталось от моей души, только ради паршивой свободы?!

Он смеётся. Смеётся так безумно, что от жалости и сострадания к нему у Оделис разрывается сердце. Его очень сильно жаль. Вероятно, именно так смеются люди, в жизни которых уже ничего не осталось — ничего, ради чего они пожертвовали всем, что когда-то в их жизни было. И никого. И никто не любит таких людей, никто не жалеет их — их чаще боятся. Человек, отдавший всё, страшен. Страшен в гневе, страшен в ярости, страшен в ненависти, одним словом — страшен в скорби.