Майкл Суэнвик - Хроники железных драконов [сборник, litres]

— Не думаю, чтобы я смог тебя убить.

— Нет, — согласился Уиэри. — И уж во всяком случае, не холодно, по расчету.

И это было правдой. Непонятно почему, но Виллово сердце все еще лежало к лорду Уиэри. Он бы даже, пожалуй, с радостью умер за этого старого эльфа. Но злость все равно оставалась.

— Почему ты велел меня выпороть?

— Чистейшей воды педагогика. Моя армия тобою восхищалась, и это восхищение могло перерасти в преданность, а потому мне было необходимо твердо установить, кто тут хозяин, а кто его гончий пес. Не брось ты мне вызов с этой лошадью, я нашел бы другой предлог. Это же моя иллюзорная реальность, а не твоя.

— Не понял.

— Ты однажды спросил меня, как дошел я до жизни такой, что таюсь в темноте, ем крыс и прогоркшие пончики и таскаю в постель помоечных хайнток, спросил и остался недоволен моим тогдашним ответом. Позволь мне рассказать поподробнее. Каждый видит, что я из высоких эльфов. Бо́льшая часть солдат считает мой титул придуманным, однако могу тебя заверить, что он мой от рождения. А как же можно с моей кровью и моими связями оказаться в итоге… — он сделал неопределенный жест, — здесь?

— Как же?

— Это началось одним прекрасным утром во Дворце Листьев. Я рано проснулся и увидел, что слуги открыли все окна; день был изумительный, и в комнату задувал ветерок, чуть холодивший мне кожу, как вода прогретого солнцем озера. Я тихо, боясь потревожить своих наложниц, встал, накинул кимоно и вышел на балкон. Солнце едва поднялось, так что половина земли была на свету, а половина еще в тени, и в самом центре мира, его фокальной точкой и назначением был… я. На меня накатило ощущение огромной невесомой пустоты, слишком легкое, чтобы назвать его отчаянием, и слишком безжалостное, чтобы зваться как-нибудь иначе. Мраморные перила балкона доходили мне до пояса, так что не было ничего проще, чем на них забраться. Стоя на вершине Вавилона, я глядел вниз, на пригороды и гидропонные фермы, скрытые кое-где клочьями утреннего тумана, смотрел и упивался возможностью видеть их с такой высоты. Сказать, что меня неодолимо тянуло шагнуть за край, было бы излишне драматично. Назови это минутной причудой… Так я и сделал… Но мне в моем тогдашнем настроении мир казался настолько иллюзорным, что всякая связь между ним и мною исчезла. Даже тяготение и то меня не касалось. Я шагнул вперед, в пустоту, и встал. И никуда не двигался. В этот момент мне грозила величайшая из опасностей, поскольку я ощутил, что мое постижение расширяется, захватывая весь мир.

— Я не совсем понимаю, — заметил Вилл.

— Есть единая сущность, одухотворяющая все живое — от мельчайшего существа, влачащего скудное существование на огромной, как бесплодная пустыня, скорлупе другого существа, слишком мелкого, чтобы видеть его без микроскопа, и до гордой вершины бытия, моей скромной и царственной личности. Эта сущность одушевляет даже неживую материю — простейшее «аз есмь», позволяющее валуну знать, что он валун, горе, что она гора, а камешку, что он камешек. Иначе все было бы текуче и переменчиво… Тело, как тебе хорошо известно, — это на девять десятых вода, и есть такие, кто говорит, что жизнь — это не более чем способ воды перемещать себя с места на место. Когда ты умираешь, эта вода возвращается в землю и в силу естественных процессов испаряется в воздух, где она соединяется с водами, бывшими прежде змеями, верблюдами, императорами… и снова дождем падает на землю, возможно, чтобы влиться в ручей, превращающийся далее в реку, текущую в море. Рано или поздно все, за исключением малой горсточки праха, неизбежно вернется в мирообъемлющий Океан… Сходным образом, когда ты умираешь, твоя жизненная сила сливается с жизненными силами всех, кто когда-либо умер или даже еще не рожден, — подобно оловянному солдатику, плавящемуся в огненном тигле Возможного.

— Трудно это понять и еще труднее поверить, — качнул головою Вилл.

— Нет, в это очень легко поверить, но трудно, невероятно трудно знать это наверняка. Потому что признать иллюзорность своего существования — значит балансировать на грани его полного растворения. Стать заедино со всем, что есть, — значит стать ничем, ничем конкретным. Почти перестать существовать. Я испытал тогда момент абсолютного ужаса, чистый и мимолетный, как закатный зеленый луч. Не задерживаясь более, я развернулся и шагнул назад, на балкон. Я покинул Дворец Листьев, отправился в бар и напился до посинения. Потому что я заглянул под маску мира — и там ничего не было! С этого времени я стал глушить себя разгулом и грезами, я пригрезил Армию Ночи, а затем пригрезил мир, который она будет покорять. В завершение я пригрезил ей военачальника — тебя.

— Должен заметить, сэр, что и до встречи с вами у меня была вполне реальная жизнь.

— Тебя загнали прямо ко мне в руки, — сказал лорд Уиэри, раскуривая новую сигарету от бычка старой. — Тебе не кажется странным, как тебя преследовали один анонимный враг за другим? Чем ты заслужил такое к себе отношение? Ты можешь хотя бы назвать свой проступок? — Он отщелкнул окурок, тот описал, кувыркаясь, в воздухе параболу и упал на рельсы. — Боюсь, твоим главным гонителем и творцом всех твоих бед был не кто иной, как я. Я — величайший злодей, какого ты только знал.

— Если ты и злодей, — заметил Вилл, — то довольно странный, потому что я продолжаю любить тебя как родного по крови. — Даже тут он ни на йоту не соврал. — Я многое в тебе ненавижу: твою власть, твое высокомерие, твое прошлое богатство. Мне отвратительно, как ты используешь других для своего развлечения. И все же… мои чувства к тебе не становятся от этого меньше.

На какой-то момент лорд Уиэри стал измученным стариком, его пальцы мелко подрагивали, в глазах застыла пустота. Затем он упрямо вскинул голову и снова стал лучиться неодолимой, страшной теплотой.

— Тогда мне придется здесь и сейчас поклясться, что, когда я достигну верховной власти, ты будешь за все вознагражден. Чего ты хочешь? Подумай получше, напрямую скажи, и все, чего ты ни пожелаешь, будет тебе даровано.

— Я хочу увидеть тебя на Обсидиановом Престоле.

— Это не ответ, а увертка. Ну почему это должно быть тебе важнее, чем деньги или власть?

— А потому что, дабы вознести тебя на эту высоту, нужно будет сперва устроить избиение Лордов Мэральности, настолько подробное, что от Лиосалфара и Докалфара и даже от Совета Волхвов почти ничего не останется.

— И снова вопрос: зачем тебе это?

Вилл наклонил голову в сторону и тихо, бесцветно сказал:

— Мои родители были в Броселианде на вокзале, а тут прилетели драконы и сбросили золотой огонь. Моя жизнь была опрокинута боевой машиной, которая, возможно, принимала участие и в том самом налете. После моего изгнания ставшая мне родной деревня была сожжена армией Всемогущего. Все эти силы служили лордам Вавилона, да и сама война была результатом их безумной политики. — Теперь в глазах Вилла горела безмерная ненависть. — Убей их, всех, до последнего! Уничтожь виновников, больше я ни о чем не прошу.