Джессика Клусс - Мрачно темнеющий свет

– Азуреус, – говорит Уильям, делая надрез на своей руке и капая кровью на край круга. – Мы призываем тебя. Приди к нам.

Когда его кровь касается рун… они начинают шипеть.

Нет, не так. Они энергично напевают, пока свежая краска пузырится перед нами, будто кипит.

Я чувствую, как волшебство мурлыкает, пробирая меня до костей, переходит мне в печень и селезенку. Круг, за неимением другого слова, – просыпается. Волнение электризует мою кровь. Я говорю, что я здесь, чтобы поддержать Уильяма, но я не могу ничего поделать со своим желанием узнать, увидеть, откуда проистекает наше колдовство.

В воздухе над кругом начинает формироваться облако, кусочек грозы посреди совершенно ясного дня. Облако наливается пурпуром и вспенивается, а затем оно…

Трескается. Воздух над кругом трескается так, будто это зеркало.

– А это должно было произойти? – кричит Чарльз, держа посох наготове.

Уильям медленно качает головой.

– Я так не думаю, – добавляю я, так сильно хватаясь за перила позади себя, что они чуть не ломаются под моей рукой.

Трещина растет и формирует щель. Что-то пошло не так, до ужаса не так.

– Нам надо остановиться! – кричу я Уильяму, но он меня не слышит или не хочет слышать. Он делает шаг вперед, загипнотизированный тем, что он видит. Чертов дурак. Он выглядит таким молодым, когда его что-то озадачивает, – как мальчишка, с которым я впервые познакомился. Он касается пальцами завитков пара, просачивающихся с другой стороны.

– Я это чувствую! – кричит он, в его голосе слышится экстаз.

Воздух разрывается, и на месте ярко-голубого летнего неба открывается зияющая воронка полуночи.

Крики, вопли банши и неразборчивые слова, от которых веет сумасшествием, льются в наш мир. Чарльз пронзительно кричит. Я пронзительно кричу.

– Беги! – кричу я. Уильям делает два шага назад, в безопасность, но уже слишком поздно. Его ноги отрываются от палубы, и он оказывается подвешенным в воздухе, привязанный к кораблю веревкой. Он кричит, его ноги болтаются, как у куклы.

Воронка достигла границы рун. Щели появляются в воздухе снаружи круга. Этот другой мир, это полное монстров измерение открывается прямо в наш мир.

Нет. Оно проглотит наш мир.

Трещины в другой мир, как огромный открытый рот умирающего от голода. Ему нужна жертва. Ему нужна плоть.

Уильям висит в воздухе.

Нет. Никогда.

– Закрой ее! – кричу я.

Чарльз лезвием своего посоха режет себе руку, орошая руны кровью. Кровь смазывает петли реальности. Воронка над нами немного отступает… Затем продолжает разрывать небо, как кусок ткани.

– Она слишком большая! – взревел Чарльз; у него на шее вздулись вены.

Я крепко держусь за свою веревку, но все равно мои ноги начинают отрываться от земли. Пробормотав несколько заклинаний, чтобы сделать подошвы моих туфель более тяжелыми, я медленно и осторожно подхожу к моему другу. Его рука выскальзывает из моей один раз, второй, а я ведь его почти поймал…

Чарльз бросается вперед, рубя воздух посохом. Он слишком далеко. Он… Он пытается обрубить веревку Уильяма.

– Мы не можем! – кричу я.

Чарльз игнорирует меня и хватает топор, лежащий рядом с ним.

Уильям видит, что происходит. Он отчаянно дергается, хватаясь за веревку, чтобы спуститься. Я не могу этого сделать. Это невозможно. Моя голова взрывается болью. Ворча, Чарльз поднимает топор обеими руками.

– Помогите! – плача, кричит Уильям, болтаясь на ветру, как детский воздушный змей. Мне приходит в голову убить его, воткнуть нож ему в сердце до того, как…

Я не могу. Он смотрит мне в глаза, и его лицо расплывается у меня перед глазами, потому что я больше не могу сдерживать слезы, и я говорю ему, что мне жаль, я не могу этого сделать, я ничего не могу сделать.

– Говард! – воет Уильям, его голос – одно сплошное страдание. – Пожалуйста!

Чарльз опускает топор с прицельной точностью и обрезает веревку. На какой-то момент Уильям остается подвешенным в воздухе – превосходная демонстрация удивления с шоком. А затем воронка затягивает его в себя. Его тянущаяся ко мне рука – это последнее, что я вижу, прежде чем пустота, издав неприличный звук, заглатывает его целиком.

Трещина отступает назад, в обрамление круга. Воронка, удовлетворенная своей закуской, отступает достаточно для того, чтобы Чарльз смог пролить свою кровь над рунами. Он орет, чтобы трещина закрылась, и в мгновение ока облако исчезает.

Небо ярко-голубое, а Уильяма нет.

Нет. Я подползаю к чертовым рунам. Вход в другой мир исчез. – Вызови его обратно! – Я прикасаюсь к влажной палубе.

– Это не сработает, – говорит Чарльз. Он разглядывает пустое небо. – Это было неверное заклятье для того, чтобы вызвать духов.

– Нет. – Я тянусь за топором, но Чарльз хватает меня за руку.

– Контролируй себя, парень, – говорит он, хватая свой посох.

Делая выпад желтым клинком, он разрезает воздух над рунами, приводя их в негодность. Выхватив схему с рунами, разрывает ее в клочья и кидает обрывки в воду. Даже если бы мы захотели открыть портал еще раз, мы бы не смогли. Я не запомнил, какие руны нужны для круга, а теперь они были потеряны навсегда.

– Что сделано, то сделано. – Он закидывает руки за голову, как после энергичной тренировки. – Интересно, не правда ли? Такая жалость, что мир Ральфа Стрэнджвейса оказался таким бесполезным. – Он вздыхает. – Возможно, есть и другие круги, которые можно попробовать. Если один не сработает, то другой…

Я не могу больше слышать его отвратительный, мерзкий голос. Я подбегаю к нему, ослепленный слезами, я собираюсь разорвать его на месте. Он послал Уильяма в эту тьму. Чарльз с легкостью поднимает перед собой защиту, и я врезаюсь в нее, прикусив губу и ощущая вкус теплой крови. Тогда Чарльз хватает меня за галстук. Беззаботное выражение исчезает с его лица. Его ноздри раздуваются.

– Сейчас мы отправляемся к вдове. – В голосе Чарльза мертвенная серьезность. – Ты будешь говорить и делать то, что я скажу. А если нет, колдун, то лучше тебе не знать, что я с тобой сделаю.

– Мне плевать, что будет со мной, – я выплевываю эти слова, – если все узнают правду.

– Ты думаешь, кто-нибудь поверит слову колдуна против моего? – Он резко меня отпускает. – Ты хочешь провести остаток своих дней в замке Локскилл с отрубленными по плечи руками? Нет? В таком случае лучше говори только тогда, когда я тебе скажу, и будь хорошим мальчиком.

Он говорит со мной, как с собакой. Он уходит и оставляет меня оплакивать Уильяма, по мере того как полуденное солнце движется дальше по небосклону.