Макс Фрай - Все сказки старого Вильнюса. Начало

– Идем, – говорит Нёхиси и нетерпеливо тянет меня за рукав, как ребенок. – У нас еще куча дел! И кроме того, следы.

– Что – следы?

– Чем больше мы сегодня пройдем, тем больше следов оставим. Тем больше шансов у горожан случайно на них наступить. Знаешь, что бывает, когда человек наступает на наши следы, оставленные, пока мы бродим по городу в темноте?

– Понятия не имею.

– В этот момент он смотрит на мир нашими глазами. И видит все, что мы видим. И слышит, и ощущает. Недолго, конечно, пока не сойдет со следа, а люди вечно куда-то спешат. Но слушай! Даже доля секунды это настолько лучше, чем ничего, что торговаться не стану. Просто буду гулять побольше, когда на это есть время. Например, как сегодня – самая длинная в мире летняя ночь.

– Надо же! А я-то, дурак, вечно хожу, не касаясь земли. Вот и сейчас на радостях…

– Да ладно тебе, – великодушно отмахивается Нёхиси. – Ни в чем себе не отказывай, я, если что, натопчу за двоих.

Мы еще очень долго ходим по городу, по всем его улицам и переулкам, гладим стены домов, которые нуждаются в ласке не меньше, чем кошки, чертим на входных дверях злые охранные знаки, чтобы незваные хищные гости, которых всегда полно в пограничных городах вроде нашего, за всеми не уследишь, сразу видели, что входа здесь нет и шли восвояси, пересекаем мосты, и Нёхиси загибает их тайные вечные тени так, чтобы соединились концы, потому что мост, который связывает только два речных берега и ничего больше, лишен сокровенного смысла, а без сокровенного смысла, как ни крути, долго не простоишь.

Мы смешиваем свое дыхание с теплым фонарным светом и плетем из него сети счастливых случайностей, развешиваем их где ни попадя, практически наугад – на площадях, в узких переулках, в проходных дворах и, по моей специальной просьбе, среди полосатых тентов любимых мною летних кафе. Пока наши сети целы, в этом городе будет происходить гораздо больше своевременных встреч, судьбоносных бесед с незнакомцами и роковых совпадений, чем обычно бывает, а когда они прохудятся, ничего не попишешь, придется плести новые. К счастью, к этой работе Нёхиси меня допускает, а я как раз успел соскучиться по простому ручному труду.

Мы чертим невидимые колдовские круги, случайно оказавшись внутри которых, всякий человек вдруг оказывается наедине с собой – таким, каков есть; многие, я знаю, считают такие места опасными и убегают оттуда, сломя голову, а потом годами обходят их стороной, но тут уж ничего не поделаешь. Не всякий дар может быть принят, но это не означает, что не следует ничего дарить. Собственно, круги чертит Нёхиси, что-что, а свой зеркальный карандаш он мне в руки не даст ни за какие коврижки, зато места выбираю я. Ну как, выбираю, просто иду на их зов, они мне всегда очень рады, чуют родственную душу; многие говорят, что я сам – тот еще колдовской круг, при встрече со мной никому не удается привычно притворяться кем-то другим. Думаю, именно это стало причиной упорных слухов о моем тяжелом характере; иных я, во всяком случае, не могу сочинить.

Мы – благословенна будь эта почти бесконечная ночь, – никуда не спеша, подолгу стоим под чужими темными окнами, разглядывая сновидения наших горожан. Можно сколько угодно сетовать на них днем, наяву, но справедливости ради следует признать, что становясь сновидцами, простые виленские обыватели показывают такой высокий уровень мастерства, что даже после совсем короткого рейда обычно уносишь с собой целый мешок сновидений, пригодных к немедленному овеществлению в какой-нибудь из дружественных реальностей, а в пригоршне пару-тройку таких, какие даже смутно помнить не рекомендуется – никому, кроме нас двоих, милосердных похитителей чужих кошмаров; практика показывает, что даже самые жуткие сны вполне годятся для растопки камина в дождливые дни, а мой домашний огонь свое дело знает. От него до сих пор ни один кошмар не ушел живым.

И вот примерно на этом этапе я вдруг понимаю, что очень устал. Не то чтобы ноги совсем не держат, но делают это без обычного энтузиазма. Вот почему плохо не быть всемогущим – рано или поздно непременно выясняется, что сил у тебя больше нет. Ужасно обидно, особенно если игра еще в самом разгаре. Но Нёхиси – настоящий друг. Не дожидаясь, когда я скорчу жалобную гримасу, лягу на землю и попытаюсь превратиться в туман, быть которым почти так же легко, как спать, объявляет:

– Ты не поверишь, но с делами на сегодня все. Да и от ночи твоей осталось хорошо если пару часов. И Тонина забегаловка здесь буквально в полутора кварталах. Пошли?

Я бы повис у него на шее, если бы эта шея была, но Нёхиси уже превратился в разноцветный воздушный поток, его любимое состояние после тяжелой работы – прикинуться внебрачным сыном ветра и радуги и летать по улицам, с гиканьем волоча за собой всякую смешную ерунду. Например, меня.

Собственно, не то чтобы я был против.

Но на пороге Тониного кафе Нёхиси снова обретает вполне человеческий облик. Это его способ быть вежливым – оказавшись среди людей, всем своим видом говорить: «Я – практически один из вас». А кафе – это все-таки место, где собираются преимущественно люди. Даже Тонино безымянное и большую часть времени невидимое кафе, оптимальный компромисс между всеми вообразимыми и невообразимыми правдами, как любит говорить сам Тони.

И правда, удачный компромисс. С точки зрения любого прохожего, попавшего в проходной двор, ведущий с улицы Бокшто вниз, к реке, никакого кафе там нет. И в то же время оно определенно есть – в противном случае, как бы мы туда ходили? Не только мы с Нёхиси, а все Тонины завсегдатаи – те, кто способен войти в кафе наяву, и те, кто регулярно видит его во сне. Пока мы сидим там бок о бок, в тусклом свете его разноцветных ламп и радуемся друг другу, не имеет значения, кто как сюда попал.

Распахнув дверь, вдыхаю лучшую в мире смесь ароматов: кофе, свежеиспеченного хлеба, жареного мяса, апельсиновой цедры, сирени, рома, яблочного кальянного табака, только что прошедшего дождя, морского ветра и горькой полыни – последние два компонента подобраны явно специально для меня. Тони как никто умеет наглядно продемонстрировать всякому гостю, что ждал именно его.

Этой ночью тут, как я и предвидел, аншлаг. Настолько полный, что впору объявить его катастрофическим: даже на узких барных табуретах сидят по двое, о креслах уже не говорю. Люси и ее симпатичный приятель, если ничего не путаю, музыкант, разместились на подоконнике. Это было бы очень романтично, если бы кроме них на этот подоконник не втиснулись еще три влюбленные парочки с тарелками и стаканами и всего один, зато очень толстый кот. Вообще-то обычно, завидев меня, Тонин кот мчится навстречу, задрав хвост трубой, я его любимчик, но сегодня мне придется удовлетвориться приветственным мявом. Кот не дурак, понимает, что пока он будет бегать туда-сюда, место могут занять.