Павел Блинников - Службы Дельты Миров. Дилогия [СИ]

— Поясняй, что ты делаешь?

— То есть? — Макс все еще цветом напоминал рака, Даша держалась за кровоточащий носик, Манада улыбалась.

— Как ты заставляешь карету двигаться? — пояснил Жюбо.

— В смысле машину?

— А что у вас из машин, только механические повозки? — Расстроился Жюбо и подумал, надо бы найти того мужика из лавки и оторвать руки за дезинформацию.

— Просто они так называются, — ответил Макс, врубая вторую. — Еще можно сказать автомобиль.

— А летающий транспорт?

— Самолет.

— Тогда все нормально, — успокоился Жюбо. — Ну объясняй?

— Сначала поворачиваешь эту ручку, включаешь первую передачу, предварительно зажав сцепление. Потом медленно отпускаешь сцепление и нажимаешь на газ. Когда машина разгоняется, опять зажимаешь сцепление и включаешь вторую передачу…

— А чего так сложно? Что нельзя было сделать проще: нажал, поехала?

— Ну, есть и такие машины, только стоят дороже, — нахмурился Макс.

— То есть вы бедные и не можете позволить себе купить нормальную машину? — спросила Манада, тоже высовываясь вперед. Даша и Макс поморщились, пахло от нее отнюдь не духами.

— Мы не бедные! — прогнусавила Даша. — Мы средний класс!

— Странно. — Жюбо вернулся на заднее сидение. — У вас что, жесткое разграничение каст? Вроде как правящая элита, под ней средние торговцы, а следом рабы?

— Ребята, а вы откуда такие взялись? — спросил в ответ Макс.

— Из Дельты Миров, — ляпнула Манада.

— Конспирация! — рявкнул Жюбо. — Никто не должен знать о Дельте!

— Почему? Они же все равно…

— За рассекречивание сведений о Дельте Миров, следует стандартное наказание первой степени. Ссылка в пекло.

— Ой…

— Во-во. А ты отвечай на вопросы, а не задавай?

— У нас демократия, — ответил Макс.

— Мне это уже говорили. — Поморщился Жюбо. — А что тогда значит средний класс?

— То, что мы не богатые и не бедные.

— Торговцы?

— Я работаю в магазине электронной техники, Даша парикмахер…

— О, это удобно! — сказала Манада. — А ты меня не пострижешь? А то космы растут, словно тесто в кадке.

Даша кинула на Манаду такой взгляд, что если бы та состояла не из плоти, а из соломы — сгорела бы в миг.

— Я думаю, что рассчитывать на стрижку тебе не стоит, — сказал Жюбо. — Надо думать, прежде чем бить людей.

Манада опять вылезла вперед и наклонилась к Даше.

— Извини, — сказала мертвая. — Но как ты бы поступила, если бы я назвала тебя той, что торгует телом за деньги? Я никогда не занималась такими вещами… ну почти никогда. Жюбо, у нее, кажется, нос сломан.

— И что?

— Вправь.

— Уйди.

— Эй, не прикасайтесь к моей жене!

— Не хочешь, ходи так.

Жюбо повернулся и уставился в окно, обдумывая, что еще спросить у пленников. Макс взглянул на лицо жены. Все в слезах, косметика поплыла, на подбородке засохла струйка крови. Да и носик действительно немного сдвинут в сторону.

— Тебе больно? — спросил Макс.

— Немного, — всхлипнула Даша.

— Позволь моему другу помочь, — сказала Манада. От ее взгляда по спине пробежали мурашки. — Он, можно сказать, врач. Уж в анатомии разбирается это точно, а если не вправить нос сразу, он может неправильно прирасти.

Макс сжал руль так, что костяшки побелели. Глубоко вздохнул и сказал:

— Уважаемый…

— Жюбо, — подсказал Манада.

— Уважаемый Жюбо, вы действительно можете вправить моей жене нос?

— Я проводил такую операцию не меньше тысячи раз.

— А больно не будет?

— Будет, но не очень.

— Вы не могли…

— Ладно, повернись.

Жюбо наклонился, посмотрел на нос, а потом зажал его ладонями с двух сторон. Глаза Даши перестали видеть, она отметила, что от пальцев несет краской и гнилью, а еще они словно каменные — тяжелые и холодные. Мороз распространился по коже, заполз в переносицу, на секунду захотелось чихнуть…. Даша уже хотела сказать, чтобы Жюбо предупредил, когда начнет, но раздался хруст, легкая резкая боль и она увидела свет.

— Ну, вот и все, — сказал Жюбо.

— Спасибо.

На этом общение замялось. Даша и Макс вспомнили, что они вообще-то заложники и что в Маныче убили трех милиционеров. Жюбо все еще обдумывал о чем их расспросить, а Манада… Признаюсь честно, Манада ни о чем не думала. Не то чтобы ее голова опустела от мыслей, но к размышлениям, мозговые процессы никак не относились. Мертвая вспоминала. Второй удар ее колокола раздвинул мысли о настоящем, унося в прошлое…

Снаружи пейзаж стремительно летел, вырывая из подкорки образы один за другим. Кое-где усеянные теплицами, длинные зеленые поля обращались в бескрайние желтые покровы ржи. Уродливые поливательные машины изменялись, трансформировались в старые телеги, запряженные быками. Вокруг них носились смеющиеся дети. Телега везла сено, а может зерно, сейчас уже и не вспомнишь… Ад оставляет клеймо не только в душе, но и в памяти. И как порой трудно вернуть свое…

Она поехала к сестре — та жила неподалеку, всего в пяти лигах к югу. Сестру звали Ревада. Писаная красавица и редкая правдолюбка. Зачем же она поехала к ней? Может взять закваску для молока, или просто посудачить? К сожалению, и это стерлось. Если жизнь течет вперед, от события к событию, воспоминания Манады прокручивались в обратном направлении. Телега ехала взад, дети неестественно размахивали руками. Среди них еще нет ее дочери, она появится только через год. Муж уехал отбывать оброк в соседний город, а сразу после свадьбы у них ничего не получилось. Девушке предстояло три месяца провести в одиночестве, только что познав радость близости. Это раздражало, но Манада терпела. Пока не поехала к сестре.

Воспоминания прибежали к прощанию с сестрой. Ее взгляд… Есть ли в нем осуждение? Возможно. Маленькая капля не то досады, не то… зависти? Тогда Манаде казалось, что именно зависти. Солнце уходило за горизонт, мрачный потолок церкви Гоябы. Молодой священник. Безумное тело, удовольствие…

Ночь, наполненная страстью, от последнего раза переходила к промежуточным, а следом к первому. Неожиданно? Нет. Она и он знали, это произойдет. Вот, наконец, встреча. Воспоминания, достигнув самого интересного места, потекли как надо.

— Привет девушка, ты не могла бы помочь мне? — спросил он.

Великий Гояба, как же его звали? Гансур? Что-то похожее. Он попросил, подержать дверь, пока прибивает вывеску. Холеные руки с зажатым молоком, ранее крестившие всю деревню, неловкое (или расчетливое) прикосновение, жар по всему телу волнами исходящий оттуда… Он предложил отобедать, достал запасы церковного вина.

— Лучшее! Я даю его только на причащении! — говорил он, с белозубой улыбкой. Впрочем, у него не хватало коренного зуба.

Вино оказалось забористым, он два раза бегал в подвал. Еду она не помнила, но, кажется, утка. Разговор сначала тек не о чем, потом она рассказала про мужа и, наконец, свернули на религиозные темы.