Александр Ледащёв - Редхард по прозвищу Враг-с-улыбкой [СИ]

— Убирайся отсюда, подстилка, — так же ровно, без малейших признаков гнева (стыдно гневаться на попавшуюся на глаза грязную свинью, когда думаешь о прекрасном!) прозвучал низкий голос.

— Благодарю вас, госпожа Удольфа, — пролепетала Ругга и исчезла с быстротой молнии. Редхард повернул голову, чтобы увидеть Удольфу.

…Он не взялся бы описать ее. Это было уделом поэта, художника, скульптора, но не охотника на нежить. Удольфа была молодой, лет двадцати пяти на вид, женщиной, с длинным, ниже пояса черными, как смоль, волосами, с непереносимо белой, сияющей кожей, с огромными, фиалковыми глазами кошачьего разреза, высокими скулами, маленькими, изящными ушками, тонким, прямым, словно высеченным из мрамора, носом. Ростом она была чуть ниже самого Редхарда, если бы он смог встать, округлые, обнаженные плечи, высокая, полная грудь, талия семилетней девочки, резко, но нежно очерченные бедра и, само собой, обольстительные ноги.

Всей одежды на ней был амулет на лебединой шее и цепочка на поясе. Еще туфельки. И все.

— Я принарядилась для тебя, Редхард Враг, — сказала она, пристально глядя ему в глаза, — я не слишком перестаралась?

— Вон, у него спроси, если ответит такому чучелу, — Редхард поднял голову и указал подбородком на низ своего живота.

— Груб. Зол. Слаб. Отвратен. Но вместе с этим — герой, — задумчиво проговорила Удольфа, накинув на плечи алого шелка длинный плащ, кем-то угодливо добытый чуть ли не из воздуха.

— И при этом жив! — выплюнул Редхард.

— И, я бы сказала, хорошо сложен, — рассматривая его, проговорила Удольфа, — у тебя в роду нет наших, случайно? Прекрасно. Рельефно, жестко, ни капли жира. Тело бойца. Или фавна. Так что ты говоришь, не было?

— Я ничего не говорю, у меня нет рода, — усмехнулся Редхард прокушенными и разбитыми губами, — но баб было много, в том числе, из ваших. А так как ваш возраст не определить, не исключено, что твоя мамочка в свое время лихо скакала на мне или стонала подо мной. — И Враг снова улыбнулся.

— Кажется, наш гость ищет себе легкой смерти, — нежно, словно девушка, укоряющая своего возлюбленного в мельчайшей и придуманной провинности, обратилась Удольфа в никуда. Зал, затаивший дыхание до этих слов, негромко загудел и снова утих, так как Удольфа вновь заговорила, но властно, по-королевски: «Оденьте на него штаны, обувь, корсет и приведите в Зал Криков».

Жесткие руки вздернули Редхарда на ноги, и он снова потерял сознание от боли, прошедшей расплавленным свинцом от затылка до копчика.

В себя он пришел, ощущая невероятную легкость, боль от побоев ушла бесследно, даже позвоночник не ныл. Он стоял на коленях, а голова его и руки были зажаты в колодки, массивные, блестящие от частого употребления, стоявшие на полу в Зале Криков, как он запомнил. Кричать, видимо, придется ему. Если бы не был убит Огонек, Редхард попросту откусил бы себе язык под корень и захлебнулся в крови, чтобы лишить нежить и нечисть возможности покуражиться.

— Как ты себя чувствуешь? — участливо проговорила Удольфа, одетая в платье белого тихиканского атласа, шитое мелкими и средними бриллиантами. Она стояла прямо перед ним, а за ним, он ощущал это, стоял еще кто-то, совершенно бесшумно, даже, казалось, не дыша.

— Как заново родился, — честно отвечал Редхард. А чего врать без нужды.

— Я позволила себе приказать натереть тебя особой мазью. Нельзя было допустить, чтобы ты путал прежнюю боль с грядущей, — деловито просветила его Удольфа.

Тут заметил он, что зал, где он стоял на полу точно посередине, имеет круглую форму, а по стенам, ступенями уходили вверх скамьи, на которых сидели и смотрели на них обитатели Дома Ведьм Веселого Леса.

— И чего тянем? — спросил Редхард недовольно.

— Ты что же, дурачок, думаешь, что мы просто замучаем тебя до смерти? Да что ты, что ты! Ни в коем случае. Мы лишь убьем Редхарда Врага нежити. Понимаешь?

— Нет, — честно отвечал Враг.

— Ты герой. Ты оплот. Ты последняя надежда. Твое имя и прозвище говорят за себя. Теперь они заговорят другое. Зеркало! — крикнула она зло, и два дверга бегом принесли прямоугольное зеркало и поставили его так, что Редхард видел себя в нем, а Удольфа оказалась за ним.

— Мы убьем лишь твое имя. Ты не герой больше. Ты шут, дурак, попавшийся впросак, угодивший к ведьмам, настолько ничтожный, что они убили старого осла Ролло, но пощадили тебя. И отпустили. Но сперва небольшая формальность, — она махнула кому-то рукой, тому, кто стоял за спиной Врага и перед ним появились два небольших крючка, стальных, с острозаточенной внутренней стороной.

— Приступай! — скомандовала Удольфа.

Редхард не мог даже шевельнуть головой, когда крючки вставили ему в уголки рта и медленно, упиваясь процессом, повели отточенную сталь сперва чуть вниз, раздвигая плоть, как горячий нож масло, а потом вверх, почти до ушей разрезав ему щеки дикой, абсурдной улыбкой, каким-то чудом, а вернее, искусством палача, даже не оцарапав ему десен, ни задев ни за один зуб и не повредив челюстных мышц.

— Прощай, Редхард, Враг нежити, — спокойно сказала Удольфа и проговорила громко, на весь зал: «И здравствуй Редхард, Враг-с-улыбкой! Редхард Шут! Редхард Паяц! Редхард — посмешище ведьм Веселого Леса! Помиловавших того, кто приехал поохотиться на них, как на чирков на болотах!»

И зал завыл от восторга.

Редхард лежал на куче на удивление свежей соломы, в тесной и темной камере, причем не в подвале — в верхнем углу высокого потолка было проделано малое духовое оконце. На руках и ногах его красовались, разумеется, тяжелые кандалы. Ничего, что могло бы сойти за железный штырек, в камере не нашлось. Строили и готовили ее под гостя далеко не дураки. Точнее, дураки под присмотром не дур. Смешно. Но в замке, как успел заметить и запомнить Редхард, несмотря на изобилие разномастной нечисти и нежити, верховодили именно ведьмы. И старшей была Удольфа. Странно, очень странно. Над ковеном всегда стоит мужчина — ведьмак, это азбука. Это втолковывал ему Огонек и сам он потом многократно убеждался в правоте этого правила. А тут? И почему такой слет вампиров? Посмотреть на него, пугало нежити, превращенного в клоуна? И что будет дальше? Ему не терпелось узнать свою судьбу. Но, как ни странно это прозвучит, лишь для того, чтобы знать, когда удастся (если удастся!) начать мстить за Ролло.

Раны затягивались неохотно. На сей раз, в отличие от начала знакомства, обезболивающего зелья ему не давали и каждый прием пищи был пыткой, слезы наворачивались на глаза, но никогда не стекали по щекам. Курить было чуть попроще, просто держи трубку зубами. Трубку ему, как ни странно, вернули. Если хотят убить, давно бы убили, а не баловали теплой камерой и табачком. Да и монолог Удольфы говорил, что убивать его не станут. Видимо, сейчас весь ковен, а точнее, судя по его разнороднейшим участникам, кагал, зло подумал Редхард, занят распространением слухов о посрамлении Редхарда Врага нежити, его новом имени, а потом, в качестве доказательства, в мир вернется радостно улыбающийся улыбкой монстра, Редхард. Все складывалось, в целом, в почти пристойную картину. Но почему — Удольфа, а не какой-нибудь Удольф? Это беспокоило Врага. Врага-с-улыбкой, он сам заставил себя называться так даже в мыслях. Чтобы привыкнуть. Чтобы первый плевок мира, который не заставит себя долго ждать, мир не скупится на плевки во вчерашних героев, был не таким болезненным. Хочешь, чтобы плевок не был болезненным? Плюнь в себя первым сам. И он плюнул. Редхард Враг-с-улыбкой. Если это кодло все же выпустит его, он заставит со временем и это имя загреметь не хуже прежнего. Он зло повернулся на соломе.