Глен Кук - Игра теней

– И всегда берегитесь этих степняков, – продолжал Сопатый. – Им верить нельзя. Они всем мыслимым коварством и обманом будут склонять вас покинуть дорогу. Бабы их особенно – всем известно, кто они такие. Помните: с вас тут глаз не спускают. Сойти с дороги – смерть.

Здесь разговором живо заинтересовалась Госпожа. Она тоже понимала язык. Да и Гоблин проскрипел:

– Ну, покойник ты, червячья пасть.

– Что? – взвизгнул Одноглазый.

– Вот как положишь глаз на такую пухленькую – считай, что уже в котле у людоедов. – Они не людоеды…

Внезапный ужас исказил лицо Одноглазого.

Он не сразу въехал, что Гоблин понимает их с Сопатым беседу. Он взглянул на остальных. Некоторых выдали выражения лиц.

Крайне обеспокоенный, он что-то зашептал Сопатому.

Тот крякнул и рассмеялся. Смех его наполовину напоминал кудахтанье, наполовину – павлиний клекот. И стоил ему приступа кашля.

Причем – жестокого.

– Костоправ, – спросил Одноглазый, – ты точно ничего не можешь для него сделать? Повыплюнет ведь все легкие и помрет. Тогда нам плохо придется.

– Нет, ничего. – Не надо было ему начинать… Хотя – что толку в этих разговорах? Он уже отказался внять им. – Ты либо Гоблин способны помочь ему куда скорее, чем я.

– Поди помоги тому, кто помощи не хочет…

– Истинно так. – Я взглянул прямо в его единственный глаз. – Скоро у нас будут проводники?

– Я спрашивал. Было сказано только: «Вскоре». Это оказалось правдой. В лагерь наш твердой, мощной рысцой вбежали два высоких чернокожих человека. Более здоровых и развитых образчиков гуманоидов я в жизни не видел! Каждый имел за спиной колчан с дротиками, а в левой руке – щит из черных и белых полос какой-то кожи. Конечности их мерно двигались в едином ритме, словно оба были единым чудесным механизмом.

Я взглянул на Госпожу. Выражение лица ее не отражало никаких мыслей.

– Великолепные солдаты могут выйти, – сказала она.

Эти двое рысцой подбежали прямо к Сопатому, прикинувшись полностью равнодушными ко всем остальным, однако непрестанно изучающе косясь на нас. По эту сторону джунглей белые люди весьма редки С Сопатым они заговорили надменно. Речь их напоминала отрывистый лай: множество щелкающих звуков и взрывных согласных.

Сопатый с заметным трудом отвесил несколько нижайших поклонов и отвечал им на том же языке хнычущим тоном, словно раболепствующий перед раздраженным хозяином.

– Беда будет, – предсказала Госпожа.

– Точно.

Презрение к чужим – штука не новая. Следовало распределить роли.

– Я тронул Гоблина за локоть и заговорил с ним на пальцах, языком глухонемых. Одноглазый, уловив суть, гоготнул. И это возмутило наших новых проводников. Наступил ответственный момент. Теперь они должны были сами осознанно спровоцировать нас. Только после этого они примут как должное то, что их поставят на место.

Одноглазый явно замышлял что-то большое и шумное. Я жестом велел ему утихомириться и приготовить какой-нибудь простой, но впечатляющий фокус.

– Чего они там бухтят?! – сказал я вслух. – Ну-ка, разберись.

Одноглазый заорал на Сопатого.

Тот почувствовал, что попал меж молотом и наковальней. Он объяснил Одноглазому, что кхлата не торгуются. Просто, мол, пороются только в наших вещах и выберут, что покажется им подходящей платой за беспокойство.

– Едва попробуют – лишатся пальцев. По самые уши. Объясни им. Вежливо.

Но для вежливости было слишком поздно. Эти двое понимали язык Сопатого. Но рык Одноглазого смутил их. Они не знали, что предпринять.

– Костоправ! – окликнул меня Мурген. – Отряд!

То действительно был Отряд. Кое-кто из парней, ранее сделавших нам рыбий глаз.

Сделаны они были специально для уязвленных эго наших новых друзей. Они скакали, кричали и стучали древками копий по щитам. Они изрыгали ядовитейшие насмешки. Они гарцевали вдоль отмеченной камнями обочины. За ними рысил Одноглазый.

Сами рыбы не кусаются, нет. Однако некоторые служат приманкой для своих же. Это о чем-то говорит.

Воины с воплем атаковали, застав всех врасплох. Трое чужаков были повержены. Остальные быстро, хоть и не без дальнейших потерь, усмирили наших проводников. Сопатый стоял на обочине, заламывая руки и коря Одноглазого. Над нами, в высоте, кружили вороны, – Гоблин! Одноглазый! – зарычал я. – Ну-ка, разберитесь!

Одноглазый захихикал, схватил себя за волосы и рванул.

Прямо из-под шляпы стащил он кожу со своей головы и сделался тварью – клыкастой, злобной и отвратительной достаточно, чтобы кого угодно вывернуло от одного взгляда на нее.

Пока он таким образом играл на публику, отвлекая внимание, Гоблин проделывал главную часть работы.

Казалось, его окружают гигантские черви. Даже я не сразу понял, что все это, извивающееся и кишащее, всего-навсего веревки. А когда я увидел, в каком состоянии наша упряжь, из горла, помимо воли, вырвался негодующий крик.

Гоблин весело заулюлюкал – и сотня кусков веревок скользнули в траву, взвились в воздух, готовые заполонить собою все, настичь, опутать, задушить.

Сопатый забился в настоящем апоплексическом припадке:

– Стойте! Стойте! Вы же нарушаете соглашение! Одноглазый не повел и ухом. Он снова припрятал свой ужас под суровой личиной и теперь метал в Гоблина свирепые взгляды. Он отказывал ему в малейшей изобретательности.

Но Гоблин еще не сказал последнего слова. Повязав всех, кто не был мертв либо наш, он заставил свои веревки стащить трупы на обочину.

– Свидетелей не было, – заверил меня Одноглазый. Ворон он не замечал. Он смотрел на Гоблина. – А вот что замыслил этот мерзкий лягушонок…

– Что же?

– Эти веревки. Это, Костоправ, не минутное дело. Чтобы все это зачаровать, нужен месяц. Я знаю, на кого он нацелился. Раз – и нет больше замечательного, благожелательного, так много вынесшего на своем веку Одноглазого… Теперь маски сорваны, и я покараю его, не дожидаясь подлого, предательского удара в спину.

– Превентивный удар, значит? – Это, чтобы объяснить всем идею Одноглазого.

– Я же сказал: он явно замышляет недоброе. И я не собираюсь сидеть и ждать…

– Спроси Сопатого, что делать с трупами. Сопатый посоветовал закопать их поглубже и получше замаскировать.

– Беда, – сказала Госпожа. – С какой стороны ни посмотри.

– Лошади отдохнули. Пора двигаться. Уйдем.

– Надеюсь. Если бы…

В ее голосе было нечто такое, что не поддавалось дешифровке. Только много позже я понял. Ностальгия. Тоска по дому. По чему-то, безвозвратно утерянному.

Гоблин прозвал наших новых проводников Ишаком и Лошаком. И опять, вопреки моему неудовольствию, прозвища прижились.

Мы пересекли саванну за четырнадцать дней и без всяких неприятностей, хотя Сопатый с проводниками всякий раз, заслышав барабаны вдали, колотились в страхе.