Вероника Батхен - Мю Цефея. Дикий домашний зверь

Кстати, надо бы вытряхнуть ее из рюкзака. Так и сделал, вывернул его на траву, она вывалилась последней, повисела, цепляясь лапкой за ткань, и мягко шлепнулась на землю. Змейкой проскользнула в тень под крылом, потом к алюминиевой лесенке. Будто знала, что ей надо именно туда, метнулась вверх и скрылась в кабине. Вот черт! Погибнет ведь под чьим-нибудь неосторожным каблуком. Но что тут поделаешь, самолет над травкой не потрясешь.

Летели два часа, качало и подташнивало. Стараясь отвлечься от дурных мыслей, я поглядывал на пол, но зверька заметить не удавалось. Под конец же стало не до зверей, загипсованный пациент начал стонать, закричал: видимо, закончилось действие обезболивающих. Сопровождавшая врач, тетка лет пятидесяти, бросила медбрату:

— Морфия сорок.

Тот порылся в чемоданчике, похоже, только для виду:

— Так не выдали же, а вчерашний еще в Лобовке вкололи.

Тетка выругалась грязнее, чем мои рабочие в экспедиции, потом неожиданно охнула по-бабьи:

— Вгоняй анальгин, тройную, — и добавила: — Без толку.

Больной на носилках уже не стонал, а выл, повышая голос при каждом толчке тихоходного самолета, расширенные зрачки искали что-то на потолке кабины. Неожиданно я заметил зверька, он зачем-то взобрался на носилки, потом на загипсованную ногу. Прогнать? Но я здесь чужой, вдруг раненый не поймет движения, дернется? А он как раз затих — полегчало немного?

Тут зверька заметила и врач, поднялась со своего места:

— Кыш! Откуда взялась только!

Но больной поднял руку, похоже, просил не шуметь, не трогать. Врач поняла, пожала плечами и села. Стонов больше не было, и минут через десять она толкнула медбрата:

— Смотри-ка, работает старый добрый анальгин.

— Морфий на сто лет старше, — мотнул головой медбрат.

Больному действительно стало легче, он нежно смотрел на зверушку, расположившуюся на его ноге. Почему-то мне казалось, что легла она именно туда, где под гипсом и бинтами была самая рана.

Наконец тряска закончилась — «кукурузник» плюхнулся на асфальт посадочной полосы, я помог вытащить носилки — летчики все еще отчитывались о чем-то по радиосвязи, и тетка-врач с медбратом начали ворочать больного сами. Подъехала скорая, погрузили, и я вернулся, собираясь заплатить за полет. От денег пилот отмахнулся и захлопнул дверь самолета изнутри. Я остался на асфальте практически посреди картофельного поля, отделенного от взлетной полосы давно провисшей колючей проволокой. «Кукурузник» уже стрекотал по воздуху прочь, скорая уехала. Вдалеке виднелся покосившийся остов автобусной остановки — единственное место, куда имело какой-то смысл двигаться.

Расписания на остановке не было, как, впрочем, и деревянных брусьев на арматуре скамейки. Крыша имелась, но по хорошей погоде роли это не играло. Да и не собирался я здесь сидеть, не было времени на такое. Разобраться только, в какую сторону идти по узкому, в одну машину, асфальту, и двигать быстрым шагом, пока попутка не попадется. Вот как разобраться?

Не прошло и нескольких минут — я еще даже не начал по-настоящему злиться, — рядом затормозил ободранный «Лендкрузер». Водитель махнул рукой — садись. Я забрался внутрь, взглянул и подумал, что зря повелся на приглашение. Недоброго вида громила едва помещался на водительском сиденье, до предела отодвинутом. Руки с кривыми татуировками поблескивали перстнями, размер которых подчеркивал их фальшивость. Да и, судя по густой черной щетине, происходил хозяин джипа из тех мест, где огнестрельное оружие — не более чем деталь одежды. «Приехал, — промелькнула мысль, — назад в девяностые». Обычно-то проблем не возникало, во мне самом килограммов почти сотня, спортом, опять же, занимался. Но за счет спорта и пределы свои знаю; здесь даже со всеми моими разрядами ловить было нечего. Куда ехать, водитель не спросил, просто включил передачу и нажал на газ.

— В аэропорт надо, — выдавил я.

Мне действительно надо было в аэропорт. Позарез надо было в аэропорт и срочно. Но рассказывать про больную маму я не собирался.

— Туда пешком можно, да, — презрительно процедил водитель.

Минут через десять асфальт кончился, мы форсировали заросший кустами ров и оказались на площади перед аэровокзалом. Я полез в штормовку за бумажником.

— Мэлочь, надо в аэропорт значит, да, — сказал страшный водитель, криво ухмыльнулся, блеснув золотым зубом, показал пальцем: — Что она у тебя там?

Клапан рюкзака слегка шевельнулся. Я пожал плечами:

— Забралось что-то в тайге, сейчас посмотрю.

— В аэропорт надо, а это не надо, — непонятно сказал водитель, не наклоняясь, протянул руку и закрыл за мной пассажирскую дверь. Почему подобрел подобравший меня кавказец, я не понял, оставалось махнуть рукой вслед чадящему «Лендкрузеру».

В аэропорту людей было больше, чем, казалось, могло поместиться. Какой-то сбой не позволял летать чуть не сутки, и перевозчики, не сомневаясь в своей правоте, поотменяли рейсы. Народ бегал от кассы к администратору и обратно, самые мудрые пытались попасть в гостиницы. К окошку я протолкался быстро, люди, наверное, уже отчаялись чего-то добиться, пропускали без ругани, только поглядывали со злорадством — мы побились лбом в стенку, теперь твоя очередь.

— Здравствуйте, мне очень нужно в Екатеринбург.

Администратор, молодая девушка с кругами под глазами, даже не ответила, посмотрела как на идиота и отвернулась. Тут я сломался и начал просить:

— Понимаете, брат позвонил, мама в больнице. Успеть надо.

На лице у девушки было написано, что всё она знает, что у каждого сидящего в этом зале в больнице по две мамы и четыре бабушки. И каждый готов всю родню похоронить, лишь бы получить вожделенный билет.

— Я не вру, — выдохнул я и отошел от окошка. Теперь взгляды вокруг были не злорадными, только безразличными.

Шагов через тридцать почувствовал — кто-то дергает за рукав. Обернулся — девушка. Я не сразу понял, что это та же администратор, никакой формы на ней не было. Придвинулась поближе и шепнула:

— Пойдемте. Сейчас военный борт на Екатеринбург уйдет, поговорите с ними.

Я уже не удивился, когда строгий капитан не спросил, почему меня провели служебными коридорами. Только сказал:

— Мест нет, на мешках спать будешь. — Обернулся к девушке: — Билет у него есть?

Узнав, что билета нет, никак не отреагировал, ушел в кабину.

Спать. Да я бы и стоя летел все пять часов. Старый добрый «Ан-26» действительно оказался забит до отказа зелеными мешками. Легкими и мягкими, лежать на них было гораздо лучше, чем сидеть те же часы в кресле современного аэробуса. Заснуть я не смог, думал о маме. Отец, мы с братом — ребята крупные, а мама у нас совсем маленькая, тонкая. Вспомнилось, как в детстве еще — мне тринадцать, брату чуть меньше — сцепляли с ним руки корзинкой, сажали на них маму и носили. Теперь она лежит в больнице. Только там, на мешках в самолете, до меня дошло: шансов нет. Тетя Соня, младшая мамина сестра, продержалась с эмболией дольше всех — два дня. Два дня уже прошло. Я представил маму, понял, что она борется, хочет дотянуть, увидеть меня… Или боролась… хотела увидеть… Вцепился зубами в мешок, на котором лежал.