Макс Фрай - Вселенная Ехо. Том 2

– О господи, дырку в небе над твоим домом! – тихо сказал я вслух, невольно смешав в одной фразе разговорную лексику разных Миров.

Я не стал задавать своему спутнику драматические вопросы из серии: «Что это было?» и «Зачем вы это сделали?» Какого черта спрашивать, и так все ясно. Не потому, что я такой уж мудрый и проницательный, просто мне довелось побывать в его шкуре, и теперь я действительно знал о нем все. Оставалось только позволить этому смутному знанию оформиться в более-менее осмысленную словесную конструкцию.

У этого знания была оборотная сторона. Я отлично понимал, почему Нуфлин затеял эту подлую, паскудную игру. Более того, я чувствовал себя не столько жертвой, сколько соучастником его мерзкой интриги, а это, пожалуй, было совсем уж глупо.

Я закрыл лицо руками, чтоб не видеть неподвижный темный силуэт могущественного старика, который чуть было не… Ох, я по-прежнему боялся четко сформулировать, что именно он чуть было не сделал.

Я не узнавал себя. Мне бы следовало послать зов Джуффину, обрушить на него поток жалоб и просьб о помощи или хотя бы о практическом совете. Но я этого не сделал. Собственно, я и так знал, что именно посоветует мне шеф. На его месте я бы тоже сказал любому из своих друзей: «Убей его и немедленно возвращайся». И еще я знал, что не воспользуюсь подобным советом, потому что связан по рукам и ногам сопереживанием. А это чувство куда более могущественное, чем обычная жалость, которая вечно сует свой нос в человеческие дела и обрекает нас на бесконечное повторение бессмысленных ошибок.

Впрочем, Джуффин сам прислал мне зов. «У тебя все в порядке?» – осведомился он.

«Почти», – лаконично ответил я.

Мне показалось, что шеф не слишком мне верит. Безмолвная речь не больно-то приспособлена для передачи эмоций собеседника, но я хребтом чувствовал его настороженность. Джуффин всегда был рядом со мной – в каком-то смысле – и, несомненно, почуял грозившую мне опасность.

«Со мной действительно все в порядке, просто дурные сны замордовали, – добавил я. – Вы же знаете, я боюсь высоты, так что все время буду на взводе, пока мои ноги не ступят на твердую землю. Ну или пока я не привыкну. Это было бы наилучшим выходом, правда?»

«Да уж», – снисходительно проворчал Джуффин. Мне показалось, что он успокоился. В конце концов, я был жив, да и говорил ему сущую правду. Ну, почти.

Попрощавшись с шефом, я снова умолк. Что-что, а проводить с Магистром Нуфлином «разбор полетов» мне уж точно не хотелось. Я был готов заплатить почти любую цену за возможность провести остаток пути в полном молчании. Но такое счастье мне не светило, конечно.

Нуфлин заговорил первым, и его голос звучал столь невозмутимо, что недавние события снова показались мне бредом больного воображения, заслуживающим немедленного забвения.

– Передай мне кувшин с водой, будь столь любезен, – вежливо попросил он. Немного помолчал и с неподражаемой царственной снисходительностью добавил: – Если уж ты все никак не можешь решиться меня убить, потрудись сделать доброе дело.

Я передал ему кувшин, старательно избегая прикосновений. Нуфлин заметил проснувшуюся во мне почти суеверную брезгливость и ответил на нее взглядом, исполненным снисходительного любопытства.

– Напрасный труд, мальчик. Старость, знаешь ли, не заразна, – заметил он, когда я снова забился в свой угол.

Грешные Магистры, как он это сказал! Наверняка хотел, чтобы его голос прозвучал насмешливо и язвительно, чтобы каждое слово превращалось в презрительную ледяную градину и больно щелкало по моей макушке, но в последнее мгновение старик дрогнул и обрушил на меня столько боли – половины ее хватило бы, чтобы отравить воды Великого Средиземного Моря, над которым мы как раз пролетали.

Сначала мне показалось, что пошел мелкий дождь, и только потом я понял, что плачу. Вдруг вспомнил, что однажды в раннем детстве очень хотел зареветь, когда – подробности жирным нефтяным пятном вдруг всплыли на поверхность моей памяти – выяснил, что все люди непременно стареют и умирают.

Но тогда я не смог заплакать – впервые в жизни. До этого момента громкий требовательный рев исторгался из груди по любому поводу и быстро приносил облегчение. Я понял, что все эти годы носил в своем сердце маленький горький комок отчаяния. Старался запрятать его как можно дальше, то и дело переупаковывал в очередную спасительную философскую систему, сулившую смутную надежду на бессмертие, – а что еще делать, если избавиться от источника неизбывной тоски было не в моих силах?

И вот теперь наконец пришло время по-детски выплакать эту боль и принять свою судьбу, которая, вопреки моей тайной уверенности в собственной исключительности, была почти точной копией всякой человеческой участи.

– Старость заразна, и смерть заразна. Судьба заразна, – пробормотал я сквозь слезы, а потом внезапно успокоился и добавил, смутно удивляясь твердости собственного голоса: – Но в одном вы правы, прикосновения тут ни при чем. Все мы больны старостью и смертью – с рождения, тут уже ничего не попишешь. С чего вы решили, будто я стану вас убивать? Я не могу держать на вас зла – просто потому, что знаю, от какого ужаса вы пытались избавиться. На вашем месте я бы и сам ухватился за любой шанс. И знаете что? Я восхищаюсь вами, потому что побывал в вашей шкуре. И теперь не могу понять, как вам удалось заставить себя бороться за возможность вернуться к жизни? Откуда вы черпали силу? Я не нашел ее источника в своем сердце, когда…

Я осекся, потому что окончание фразы – «когда я был вами» – показалось мне до безобразия нелепым. К тому же оно было не совсем точным. Я вдруг понял, что не просто побывал в шкуре Магистра Нуфлина. Случилось нечто большее, на мгновение я каким-то образом стал всеми умирающими стариками всех миров, всеми смертниками, доживающими последние дни перед исполнением приговора в жалкой, обветшавшей темнице.

Теперь я знал, что порой покой и смирение могут быть страшнее самого черного отчаяния. Поэтому злодейская выходка моего спутника не попала в мой личный архив под грифом «Подлое предательство». Тот, кому довелось хоть на мгновение оказаться в чужой шкуре, поостережется употреблять слова, чье звучание сходно с презрительными плевками. Пресловутое предательство Нуфлина сейчас казалось мне настоящим сокровищем, черной жемчужиной, зловещей, но драгоценной. Оно было порождением величайшего мужества, которое, оказывается, может остаться в распоряжении человека, когда не только дряхлое тело, но и усталый дух его сдался на милость победительницы смерти.

Мое внезапное, иррациональное милосердие не было предназначено Великому Магистру Нуфлину Мони Маху лично. Черт с ним, с праведным мщением, но вряд ли я смог бы так легко пренебречь собственной безопасностью, если бы речь шла только об этом человеке, с которым я не был связан ни узами дружбы, ни оковами тайных клятв. Только служебным долгом, который, что греха таить, никогда не являлся для меня основным смыслом бытия.